МойФанфик

В зале хижины Зекоры, вырубленной в стволе древнего дерева в самом сердце Вечнодикого леса, воздух словно дрожал от тепла и магии. Стены, покрытые узорами коры, словно дышали, а их шершавые поверхности казались живыми, пульсирующими в такт невидимому ритму леса. Потолок терялся в тенях, где амулеты из костей и перьев, подвешенные на тонких нитях, тихо позвякивали, как далёкие звёзды, что мерцают в ночном небе. Полки вдоль стен ломились от склянок с зельями, их содержимое переливалось изумрудным, багровым, сапфировым светом, мерцая, как заколдованные огни, что ведут путников сквозь тьму. Сушёные травы, висевшие пучками под потолком, шелестели под сквозняком, их мятный аромат смешивался с едким запахом смолы, создавая густую, почти осязаемую атмосферу таинства.

В центре зала, на каменном алтаре, окружённом рунами, вырезанными в полу, пыхтел чугунный котёл. Его слабый огонь отбрасывал багровые блики на стены, и в этом свете руны казались живыми, пульсирующими, как сердце древнего зверя. Зекора, чёрно-белая шерсть которой сияла в полумраке, словно выточенная из обсидиана и мрамора, стояла у котла. Золотые кольца на шее и копытах звякали при каждом движении, а грива, уложенная в высокий полосатый ирокез, качалась в ритме её шагов. Она медленно помешивала варево деревянной ложкой, её голос, низкий и ритмичный, вплетал в тишину мелодию на родном языке, полную глубоких африканских мотивов, что наполняла зал таинственной энергией, будто духи леса слушали её песнь:

— О звёзды ночи, путь укажите, в тьме судьбы огонь зажгите. Травы шепчут, духи ждут, зелье страннику спасенье дают.

Напиток в котле переливался, как живое существо: то тёмно-зелёный, то вспыхивал ярко-красным, с редкими золотыми искрами, и слабо светился, словно сами звёзды растворились в его глубине. Пар поднимался, неся резкий травяной запах, с ноткой чего-то горького, как полынь, что щипала ноздри и оставляла во рту привкус.

Стив стоял у алтаря, его льняная рубаха смялась под грубым плащом, штаны пахли лавандой, но его поза была напряжённой, как у солдата перед боем. Он смотрел на зелье, его знаки — лунный месяц на правой руке и солнце на левой — мерцали, отзываясь на магию, что наполняла зал. Его глаза, тёмные и настороженные, сузились, губы дрогнули в саркастической усмешке, но пальцы, сжимавшие край алтаря, дрожали, выдавая тревогу, что скребла его изнутри.

— Это что, мой счастливый билет в спасение мира? — хмыкнул он, голос был хриплым, с ноткой насмешки, что маскировала его страх, который, однако, сам Стив признавать не хотел. — Если я от этого словлю приход и разнесу тут всё к чертям, не обессудь, Зекора. Я предупреждал.

Зекора повернулась к нему, её золотые глаза сияли, как звёзды в ночи, полные мудрости и спокойствия. Она наклонила голову, кольца на шее звякнули, и её голос, текучий и ритмичный, как река, что несёт свои воды через бескрайние равнины, наполнил зал:

— Сомненья тень в душе таится, но дух твой правду дать стремится. Напиток сей — судьбы звезда, откроет путь, где ждёт беда.

Стив вздохнул, потирая шею тыльной стороной ладони, его взгляд метнулся к окну, где багровое небо и кошмарное солнце, пульсирующее, как живое сердце, напоминали о войне, что бушевала за стенами хижины. Дейбрейкер, Найтмер Мун, разрушенная Эквестрия — всё это было реальнее его старых кошмаров, что мучили его по ночам. Он посмотрел на зелье, его свет отражался в его глазах, и стиснул кулаки, ногти впились в ладони. Выбора не было.

— Ладно, зебра, допустим, я тебе верю, — сказал он, голос стал тише, но в нём звенела сталь. — Но если это какая-то ловушка, я найду способ выбраться и надавать тебе по шее, поняла? Из под земли достану.

Зекора лишь улыбнулась, её глаза блеснули, как золотые монеты на солнце, и она шагнула к котлу, зачерпнув напиток деревянной ложкой. Жидкость зашипела, соприкоснувшись с глиняной чашей, что она протянула Стиву. Он взял чашу, её поверхность была тёплой, почти живой, и поднёс к губам. Напиток обжёг горло, горький, с металлическим привкусом, как кровь, что он помнил из своих старых ран. Он поморщился, жар разлился по груди, тело расслабилось, а сознание провалилось в пустоту, как в бездонный колодец.

Стив рухнул на пол, его дыхание замедлилось, глаза закрылись. Тьма, холодная и вязкая, обволокла его, как океан, её давление сжимало грудь, не давая вдохнуть полной грудью. Он пытался бороться, но тело не слушалось, и он погружался всё глубже, пока тьма не стала всем, что его окружало.

***

Стив падал в глубокий сон, и сначала его окружала только тьма — холодная, вязкая, как болотная трясина. Она обволакивала его, сжимала, не давая вдохнуть полной грудью. Тишина была абсолютной, оглушающей, но затем где-то вдалеке раздался слабый шорох, словно ветер прошёлся по сухим листьям. Тьма начала рассеиваться, медленно, как утренний туман под лучами солнца, и перед глазами Стива возникли картины — яркие, живые, словно он смотрел кино о своей собственной жизни, где каждый кадр разрывал сердце.

Он увидел себя маленьким мальчиком, лет семи, сидящим на покосившемся крыльце старого дома. Деревянные ступени были выщерблены, краска на перилах облупилась, обнажая серую, потрескавшуюся древесину. В руках он сжимал старую игрушку — потёртого плюшевого медведя с одним оторванным ухом, которого он нашёл на чердаке. Изнутри дома доносились крики — резкие, злые голоса родителей, перебивающие друг друга. Мать что-то выговаривала отцу, её тон был высоким, истеричным, а отец отвечал низким, грубым рычанием, полным обвинений. Слова сливались в сплошной гул, но отдельные фразы пробивались сквозь шум: «Ты опять напился!», «Это всё из-за тебя!», «Если бы не ребёнок…».

Стив, маленький и хрупкий, сидел неподвижно, уставившись в землю. Его пальцы крепче сжали медведя, а в груди росло чувство, что он здесь лишний, что его существование — лишь обуза, причина всех бед. Он пытался отвлечься, шепча медведю какие-то бессмысленные слова, но крики родителей эхом отдавались в ушах, усиливая одиночество. Холодный ветер трепал его тонкие волосы, а из глаз текли слёзы, которые он яростно вытирал рукавом, не желая показывать слабость даже самому себе.

— Я не нужен… — шептал он, прижимая игрушку к груди, её пластиковые глаза смотрели на него с немым укором. — Никому не нужен…

Крики становились громче, и вдруг дверь распахнулась с треском. Отец, пьяный и разъярённый, вывалился на крыльцо, чуть не споткнувшись о сына. Он остановился, его красные глаза впились в Стива, и он рявкнул:

— Чего сидишь, как придурок? Иди в дом, там мать орёт из-за тебя!

Стив вздрогнул, его сердце сжалось, и он вскочил, прижимая медведя к груди, как щит. Он хотел что-то сказать, но слова застряли в горле, и он молча проскочил мимо отца, чувствуя, как тот грубо толкнул его в спину. В доме было ещё хуже: мать, с покрасневшими глазами, стояла у стола, её руки дрожали, а на полу валялись осколки разбитой посуды.

— Это всё ты! — крикнула она, её голос сорвался. — Если бы не ты, мы бы жили нормально!

Стив замер, его глаза наполнились слезами, и он убежал в свою комнату, захлопнув дверь. Он упал на кровать, уткнувшись лицом в подушку, и зарыдал, его маленькое тело сотрясалось от рыданий. Он не понимал, почему его не любят, почему он всегда виноват. Его детское сердце разрывалось от боли, и он шептал в подушку:

— Я хочу исчезнуть… Пусть меня не будет…

Тьма дрогнула, и Стив оказался на ферме деда, где запах сена и земли смешивался с теплом солнца. Ему было двенадцать, он стоял в старой рубашке, потной от работы, его светлые волосы выгорели на солнце, а руки были в мозолях от лопаты. Дед, старый, но крепкий мужчина с морщинистым лицом и доброй улыбкой, учил его доить корову. Её тёплое вымя было непривычно мягким под руками, и Стив неловко дёргал за соски, пока дед не хлопнул его по плечу, смеясь.

— Да не бойся ты, парень, она не кусается! — сказал дед, его голос был тёплым, как летний день. — Смотри, вот так, плавно, а не как трактор заводишь.

Стив улыбнулся в ответ, впервые за долгое время чувствуя себя нужным. Он повторил движения деда, и молоко звенело в ведре, его звук был как музыка, что успокаивала душу. Они работали вместе: сажали картошку в тёмной, влажной земле, чинили забор, кормили кур. Дед рассказывал старые истории о своей молодости, о том, как ловил рыбу в реке и как однажды чуть не утонул, пытаясь впечатлить девушку. Его смех звучал в ушах Стива, как колокольчик, и впервые в жизни он ощутил тепло, заботу, любовь — то, чего ему так не хватало дома.

Вечером они сидели на крыльце фермы, пили холодный лимонад, и дед говорил:

— Ты молодец, Стив. У тебя руки золотые, только верь в себя побольше.

Эти слова грели душу, и Стив смотрел на закат, чувствуя покой. Но тьма шептала ему:

— Это не вечно… Ничто не вечно.

И он знал, что это правда. Дед старел, ферма приходила в упадок, а дома его ждали те же крики и упрёки. Но здесь, на ферме, он был счастлив, и он цеплялся за это чувство, как за соломинку.

Сцена сменилась, как кадр в старом проекторе, и вот он в школьном классе, за партой, потрёпанный рюкзак у ног. Ему шестнадцать, одежда заштопана, ботинки протёрты. Одноклассники, окружившие его, хихикали и тыкали пальцами в его рваные кеды.

— Эй, нищеброд, где ты это барахло откопал? — крикнул один из них, и остальные засмеялись, их голоса звенели в ушах, как колокола.

Учитель, сухой мужчина в мятом костюме, равнодушно писал что-то на доске, не обращая внимания на шум. Стив сидел, опустив голову, щёки горели от стыда, кулаки сжимались под партой. Насмешки продолжались:

— Тупой, как пробка! — крикнул другой.

Стив молчал, его горло сдавило, он хотел крикнуть, ударить, но знал, что это бесполезно. Он был один против всех, и это ощущение давило на него, как свинцовая плита. В тот день он получил двойку по математике, и учительница, не глядя на него, сказала:

— Картер, если ты не будешь стараться, из тебя ничего не выйдет.

Он ушёл из класса, чувствуя, как мир рушится вокруг. В коридоре его толкнули, и он упал, его тетради разлетелись по полу. Он собрал их, не поднимая глаз, и побрёл домой, где его ждала очередная ссора родителей.

Теперь он видел себя молодым, только что подписавшим контракт на службу в армии США. Ему было девятнадцать, и он стоял в новенькой форме — зелёной, пахнущей крахмалом и надеждой. Его глаза горели решимостью, а сердце билось быстрее от мысли, что это его шанс вырваться из прошлого. Сержант, суровый мужчина с седыми висками, выкрикивал приказы:

— Ровняйсь! Смирно! Шагом марш!

Стив шагал в строю, чувствуя, как каждый шаг приближает его к новой жизни. Он хотел доказать себе и миру, что он чего-то стоит, что он не просто мальчишка из разбитой семьи. Тренировки были изматывающими: бег с тяжёлым рюкзаком, стрельба, ползание по грязи под колючей проволокой. Но он не сдавался. Впервые он чувствовал себя частью чего-то большего, и это давало ему силы. Ночью, лёжа на жёсткой койке в казарме, он смотрел в потолок и шептал себе:

— Я сделаю это. Я стану кем-то.

Последняя картина была самой тяжёлой. Он оказался в Сирии, измотанный войной. Его лицо покрывала пыль, смешанная с потом, глаза потухли, а форма была порвана и пропитана запахом дыма. Вокруг простиралась пустыня — бесконечные пески, усеянные обломками зданий и техники. Взрывы гремели вдалеке, а воздух дрожал от жары и криков. Он потерял друзей — их лица, смеющиеся и живые, мелькали перед глазами, но теперь они были лишь призрачными силуэтами за его спиной. Он хотел обернуться, позвать их, но не мог — ноги словно приросли к земле.

Стоны раненых товарищей эхом отдавались в ушах, усиливая чувство вины. Он видел, как один из них, Майк, умирал у него на руках, шепча:

— Скажи моей матери…

Стив не успел ничего ответить — жизнь ушла из глаз друга, оставив его с пустотой внутри. Война забрала всё: веру в себя, волю к жизни, смысл. Он стоял среди руин, сжимая винтовку, и думал, что это конец.

***

В финале видений тьма сгустилась снова, но теперь перед Стивом возникло его отражение — тот угрюмый солдат из Сирии, с потухшим взглядом и покрытым пылью лицом. Он смотрел в свои собственные глаза, и время словно замерло. В этом взгляде он увидел всю свою жизнь: боль детства, тепло деда, унижения в школе, надежду на армию и отчаяние, что выработала в нём война. И впервые он понял, ясно, как удар молнии: всё, что он потерял, все его неудачи — это результат его собственных решений, его слабостей. Никто другой не виноват. Родители не сделали его таким, школа не сломала, война не уничтожила — он сам позволил этому случиться.

Но затем он вспомнил, где находится. Эквестрия. Этот странный, яркий мир, полный магии и надежды. Его жизнь была полна ошибок, но теперь у него есть шанс всё изменить. Его опыт, его стойкость, его боль — это не проклятье, а сила, которую он может использовать, чтобы защитить этот мир и найти в нём своё место. Вокруг него начали появляться силуэты — знакомые лица: Селестия с её мудрой улыбкой, Искорка с горящими от любопытства глазами, Рэйнбоу с дерзкой ухмылкой, Рарити с изящным жестом, Флаттершай с мягким взглядом, Пинки с её неуёмной энергией, Каденс с тёплой заботой, Шайнинг с решимостью воина, Фларри с детской невинностью и, наконец, Луна, чьи глаза сияли, как ночное небо. Они стояли вокруг него, и он осознал: это его новый дом.

Стив резко открыл глаза, возвращаясь в реальность. Его грудь тяжело вздымалась, пот стекал по вискам, но в глазах горела новая решимость. Он лежал на полу зала, у алтаря, котёл пыхтел, свечи мерцали, а их свет отражался в склянках. Его взгляд встретил Зекору, её глаза сияли, как звёзды, грива качнулась, кольца звякнули. Пот стекал по его вискам, руки дрожали, но в глазах горела новая решимость, как огонь, которого он не знал. Он кивнул, голос был тихим, но твёрдым, как сталь:

— Спасибо, Зекора. Я знаю, что делать.

Зекора молча протянула глиняную кружку с водой, её стекло запотело. Стив взял, выпил, прохлада смыла горечь зелья, как дождь смывает пыль. Этот жест — простой, но тёплый — был как символ: начало нового пути. Он встал, его ботинки скрипнули по деревянному полу, и посмотрел на Зекору, готовый к борьбе, его сердце билось в ритме, что вёл к борьбе за Эквестрию, к новой войне.