МойФанфик

Стив стоял у широкого окна, поглядывая наружу, его босые ступни стыли на ледяном мраморном полу цитадели, а серые семейные трусы — единственное, что уцелело на нём после всех событий — тихо шуршали, подхваченные сквозняком, что пробирался сквозь приоткрытое окно. За стеклом раскинулся Мэйнхэттен: его небоскрёбы, острые и хищные, словно пронзали багровый закат, а окна, подобно сотням глаз, вспыхивали, ловя последние отблески уходящего солнца. Улицы внизу бурлили жизнью — силуэты пони и фестралов мелькали в сумраке, и каждый взмах крыльев, каждый цокот копыт формировали собой еле уловимую симфонию, сливающуюся с далёким гулом города. Боль в боку, приглушённая бинтами, ныла, будто тлеющий уголёк, а рана на ноге отзывалась резкими уколами при каждом движении. Но он не сдавался: пальцы крепко сжимали подоконник, а взгляд, усталый, но твёрдый, застыл на горизонте и далёких улочках этого странного мегаполиса.

Рядом с ним, почти вплотную, стояла Найтмер. Стив старался не смотреть на неё, но это было и не нужно - её присутствие ощущалось даже без слов, словно тёплая тень, что обволакивает холодный воздух. Звёздная грива, переливающаяся, будто россыпь звёзд на ночном небе, колыхалась в полумраке комнаты, отбрасывая слабые блики на каменные стены, а чёрная шерсть, гладкая и блестящая, ловила дрожащий свет свечей. Её сапфировые глаза, ещё недавно полные слёз, теперь смотрели на него с отчаянной мольбой, глубокой и почти осязаемой. Она молчала, но её дыхание — тяжёлое, с короткими, рваными вдохами — говорило само за себя, наполняя пространство и смешиваясь с запахом воска и холодом, что тянулся от окна.

Стив стиснул зубы. Острая боль в боку вновь полоснула его, словно ржавый клинок, но он не дрогнул. Мрамор под ладонями был холоден, как лёд, и этот холод поднимался по рукам, пробирая до костей. Сердце неровно и быстро колотилось, будто пытаясь пробить грудную клетку и вырваться наружу. Найтмер же, всё ещё не теряя надежды, шагнула ближе — так близко, что её тепло коснулось его кожи, а тонкий аромат лаванды, смешанный с чем-то резким, как запах ночного ветра после грозы, проник в лёгкие, заставляя дыхание сбиться. Её копыта мягко легли ему на грудь, шёлковая шерсть скользнула по коже, вызывая невольную дрожь. Она заговорила, и её речь, глубокая, дрожащая от сдерживаемых чувств, разлилась по комнате, словно отголосок лунного света, что проникал в комнату:

— Стив, прошу тебя, останься со мной, — начала она, её голос дрожал от едва скрываемой мольбы, слова текли медленно, каждое — словно капля дождя, падающая в тишине. Она сделала паузу, её дыхание участилось, а глаза, полные невыразимой тоски, не отрывались от его лица. — Я не переживу, если ты уйдёшь. Не сейчас, после всего, что мы пережили вместе, после того, как я уже чуть тебя не потеряла. Ты — мой свет, моя надежда, моя любовь, моя… — Здесь она запнулась, сглотнув ком в горле, и продолжила, слова полились торопливым, срывающимся шёпотом, полным отчаяния и любви: — Забудь их всех, Стив. Рэйнбоу, Искорку, их глупые мечты о гармонии. Они не стоят тебя. Здесь, рядом со мной, мы будем в безопасности. Только ты и я, навсегда.

Стив застыл. Её слова ударили его в грудь, словно тяжёлый молот, и не рана в боку сдавила лёгкие, а её мольба, её близость, её тепло тянули его вниз, в бездну, где можно было забыть обо всём. На миг его пальцы дрогнули, готовые сомкнуться вокруг неё, притянуть её к себе, но тут перед глазами всплыли образы. Рэйнбоу, с её дрожащими крыльями и слезами, что текли по щекам, пока она уносилась прочь с Элементами Гармонии. Искорка, с её фиолетовыми глазами, полными веры в него и в то, что он никогда не сдастся, не предаст. Боль в ноге, уже успевшая утихнуть, вновь кольнула, как раскалённый шип, возвращая его к реальности. Он медленно отстранил её копыто — пальцы на мгновение задержались на её шерсти, мягкой и тёплой, как бархат, но тут же разжались. Его взгляд, острый, но подёрнутый усталостью, встретил её глаза, и он заговорил, хрипло, с усилием, но одновременно и с едва уловимой нежностью, что пробивалась сквозь каждое слово:

— Луна, пожалуйста, хватит, — произнёс он, его голос, низкий и надтреснутый, звучал как эхо далёкого грома, каждое слово вырывалось с трудом, будто он боролся с самим собой. Он сделал паузу, собирая мысли, воздух в комнате казался густым, давящим на плечи. — Я обещал им вернуть их мир. И я не отступлю, даже если… — Он осёкся, глаза блеснули, сердце сжалось от того, что он не мог договорить, но он всё же выдохнул, тихо, почти шёпотом, слова полные внутренней борьбы: — Даже если придётся пойти против тебя.

Найтмер застыла. Её глаза расширились, слёзы в них сверкнули, поймав отблески свечей, а звёздная грива вдруг вспыхнула ярче, звёзды закружились в ней, бросая танцующие тени на пол. Она топнула копытом — резкий стук разнёсся по комнате, отозвавшись слабым эхом, что смешалось с гулом Мэйнхэттена за окном. Её грудь вздымалась от тяжёлого дыхания, а слова, пропитанные яростью и болью, вырвались наружу, рваные, но острые, как клинок:

— Стив, осмотрись вокруг! — воскликнула она, её голос, ещё мгновение назад нежный и умоляющий, теперь дрожал от гнева, а слова вылетали быстро, прерывисто, словно она боялась, что они застрянут в горле. Она шагнула вперёд, копыта ударили по полу, шерсть напряглась, подчёркивая её дрожь. — Их гармония мертва, понимаешь? Она рассыпалась в прах! Чейнджлинги, грифоны — они уже грызут Эквестрию, рвут её на куски! — Она сглотнула, слёзы блеснули на её щеках, но тон оставался твёрдым, почти яростным, с ноткой отчаяния, что пробивалась сквозь каждую фразу. — Ты думаешь, что вернёшь их сказочку, и всё наладится? Нет! Они уничтожат нас, Стив! Моя ночь — это единственная защита, единственная сила, что может спасти этот мир!

Её слова обрушились на него, как удар хлыста. Стив сжал подоконник так, что холод мрамора впился в кожу, а внутри всё заклокотало: любовь к ней — к её глазам, её интонациям, всё ещё звучащим в его голове, — боролась с долгом, что давил на плечи, как неподъёмный груз. Он вновь видел перед собой Рэйнбоу — её отчаянный взгляд, когда она уносила Элементы, и Искорку, чья вера в него была последним, но прочным якорем. Видел направленные на него взгляды Лиры, Дерпи и Свити, полные восхищения и надежды. А потом — Понивилль: мостовые, пропитанные алой кровью, тела жеребят, взгляд которых замер навсегда, отражая первородный ужас. Боль вспыхнула, словно факел, но он стряхнул оцепенение, выпрямился и шагнул к Найтмер. Босые ступни скрипнули по полу, взгляд сузился, пронзая её, а слова, тихие, но твёрдые, вырвались с трещиной боли:

— Луна, очнись сама, — сказал он, его голос, грубый и усталый, звучал как скрежет металла по камню, каждое слово вырывалось с таким усилием, будто он вытаскивал его из глубины души. Он сделал ещё шаг, сокращая расстояние и воздух между ними сгустился, став тяжелее. — Чейнджлинги, грифоны, да хоть драконы — с ними можно драться, если знать как и надлежащим образом подготовиться. В Эквестрии пони веками жили в гармонии, что создали вы с сестрой, она у них в крови, в душе. А твой новый порядок? — Он усмехнулся, горько, с ноткой злости, пауза повисла, пока он собирал мысли. — Он не сможет родиться без страха, без крови на твоих копытах. Я видел, что творили солдаты Селестии — в Понивилле и в Кантерлоте. Они убивали всех подряд, даже ни в чём не виноватых жеребят прямо на глазах у их матерей. И весь этот кошмар только для того, чтобы держать остальных в узде. Это твой путь, Луна? Сделать так, чтобы каждый пони проклинал твоё имя?

Найтмер ахнула, её копыта дрогнули, шерсть вздыбилась, а звёздная грива потускнела, звёзды в ней замерли, словно их свет угас. Она шагнула к нему, и дыхание, рваное и тяжёлое, наполнило пространство, переплетаясь с далёким шумом города. Её глаза, холодные, но блестящие от слёз, вспыхнули в свете свечей, и она выкрикнула, её слова ломались от отчаяния, как тонкий хрусталь:

— С тобой такого не будет, Стив! — произнесла она, её голос, надломленный, эхом отразился от стен, слова вылетали быстро, срывающимся потоком, полным мольбы и гнева. Её копыта снова легли ему на грудь, тёплая шерсть коснулась кожи, и его руки невольно дрогнули от этого жара. — Я не хочу крови, не хочу страха! Мы можем создать мир — чистый, без боли, без жертв. Ты — моя сила, мой разум, мой… — Она запнулась и выдохнула, тихо, с жаром, пауза повисла, пока она пыталась немного себя успокоить. — Вместе мы спасём Эквестрию, я знаю.

Стив ощутил, как её слова бьют в грудь, словно кулаком. Сердце сжалось от её взгляда, что держал его, как в тисках. Он хотел остаться, раствориться в тепле её тела, забыть войну, кровь, крики, что преследовали его во снах. Но перед глазами всплыли лица: Рэйнбоу, Искорка, Рарити, Флаттершай, даже Пинки и маленькая Фларри — их надежда на него жгла сильнее любой боли. Он отступил, мягко, но решительно отстранив её копыто. Пальцы на миг снова задержались на её шерсти, но тут же отпустили. Его взгляд, холодный, но треснувший от внутренних мучений, встретил её, и он заговорил, хрипло, с ноткой тоски:

— Я не верю в это, Луна, — сказал он, отворачиваясь к окну, где огни Мэйнхэттена мигали в сгущающейся тьме, его голос, низкий и усталый, звучал как эхо в пустоте и каждое слово вырывалось с трудом. Он сделал паузу, воздух в комнате сгустился, стал тяжелее, и продолжил: — Создать мир? Он всё равно родится в крови, как и мир Селестии. Пони не примут его. Они будут ненавидеть тебя, как ненавидят и её.

Тишина упала, тяжёлая, как надгробие, прерываемая лишь её судорожным дыханием, что эхом отражалось от стен. Найтмер застыла, её копыта дрожали, а глаза блестели от слёз, ловя отблески свечей. Вдруг она фыркнула, пол звякнул под её шагом, и слова вырвались из неё, полные ярости и боли:

— Ты просто не хочешь меня понять! Даже не пытаешься этого сделать! Я пытаюсь сделать для тебя всё, для нашей любви и нашей семьи, но ты даже немного не хочешь в это вникнуть! Я ненавижу тебя за это! — выкрикнула она и её голос, сломленный, эхом разнёсся по комнате, полный гнева и отчаяния. Слёзы хлынули по её щекам, грива вспыхнула, звёзды закружились в вихре. Она развернулась, копыта застучали по полу, и выбежала, хлопнув дверью. Эхо удара разнеслось по комнате, оставив за собой пустоту.

Стив остался один. Пальцы сжали подоконник, боль в боку и ноге пульсировала, но сердце горело сильнее. Любовь к Луне боролась с долгом, но выбор был сделан. Он прошептал, и слова растворились в ночи:

— Прости меня, Луна...