МойФанфик

Тусклый свет факелов, подвешенных в бронзовых кронштейнах вдоль стен, отбрасывал мягкие, подрагивающие блики на полированные каменные стены просторной комнаты Стива в Кантерлотском замке. Огонь в факелах потрескивал, изредка выпуская крохотные искры, которые тут же растворялись в воздухе, не успев коснуться холодного мраморного пола. Плиты под ногами, белые с тонкими прожилками серого, отражали свет, создавая мерцающий узор, будто комната была дном озера, по которому скользили солнечные лучи. Высокие стрельчатые окна, закрытые тяжёлыми шёлковыми занавесками цвета индиго, слегка колыхались от слабого сквозняка, пропуская в комнату прохладный ночной воздух. Снаружи доносился едва уловимый шорох листвы и далёкий, успокаивающий гул водопадов, что струились в ущельях под замком. В углу комнаты тлел камин, его угасающее пламя отбрасывало тёплые оранжевые отблески на деревянную мебель: стол с резными ножками, шкаф с потёртыми углами и кровать с высоким балдахином, обтянутым тёмно-зелёным бархатом.

Стив сидел на краю этой кровати, его плечи сгорбились, локти упирались в колени, а ладони сжимали виски, словно он пытался удержать в голове рой тяжёлых мыслей. Кимоно, подаренное Рарити, слегка сползло с его плеч, обнажая старые шрамы на руках — бледные, почти слившиеся с помолодевшей кожей, но всё ещё хранящие память об Ираке: о раскалённой пустыне, где песок скрипел под ботинками, о взрывах, что оставляли звон в ушах, и о ночах, когда сон был роскошью. Знаки лунного месяца на правой руке и солнца на левой слабо пульсировали мягким светом, словно живые татуировки, но он упорно отводил взгляд, не желая признавать их присутствие. Усталость обволакивала его, как старое одеяло — тяжёлое, знакомое, но не приносящее тепла. Каждый мускул нытьём напоминал о прошлом: о долгих маршах под палящим солнцем, о рюкзаках, что врезались в плечи, о бесконечных часах, проведённых над разобранной техникой в полевых условиях. И всё же, несмотря на эту тяжесть, в груди теплилась крохотная искра — след недавней встречи с Фларри Харт, этим маленьким вихрем энергии, чей звонкий смех всё ещё звенел в его ушах, чистый и беззаботный, как колокольчик на ветру. Стив потёр шею, его пальцы прошлись по жёстким мышцам, и он пробормотал, голос хриплый, с лёгкой насмешкой над самим собой:

— Чёрт, мелкая… ты как ураган, ей-богу. Пронеслась — и тишина.

Перед ним на полу сидела сама Фларри Харт, её аметистовая шерсть переливалась в свете факелов мягкими оттенками фиолетового, а грива — яркая смесь розового и голубого — качалась в такт её движениям. Она болтала задними копытами, постукивая ими по мрамору с лёгким, ритмичным стуком, словно метроном, отсчитывающий её неугасающий энтузиазм. Её крылья, маленькие, но изящные, слегка подрагивали, а рог на голове изредка мигал слабым розовым светом, отражая её эмоции. Она явно пыталась его приободрить, и её глаза — глубокие, сияющие, как сапфиры под солнцем, — лучились искренней детской радостью. Внезапно она вскинула голову, её голос, высокий и звонкий, разрезал тишину комнаты:

— Стив, а знаешь, почему пегасы не ходят в библиотеку?

Она сделала паузу, её губы растянулись в широкой, озорной улыбке, обнажая мелкие белые зубы. Не дожидаясь ответа, она выпалила:

— Потому что они предпочитают летать над книгами, а не читать их!

Фларри хихикнула, её смех был похож на звон стеклянных бусин, падающих на пол, и она наклонилась вперёд, ожидая его реакции, её уши встали торчком от предвкушения.

Стив моргнул, его брови медленно поползли вверх, а лицо приняло выражение лёгкого недоумения, смешанного с усталостью. Он посмотрел на неё сверху вниз, затем медленно выдохнул через нос, уголки его губ дрогнули в слабой, почти незаметной усмешке, которая так и не дошла до глаз.

— Серьёзно? — произнёс он, его голос был хриплым, с лёгкой иронией, что маскировала глубокую усталость. — Это что, шутка, мелкая? Тебе надо серьёзно поработать над репертуаром, если хочешь рассмешить кого-то, кто старше… ну, скажем, пяти лет.

Фларри надула щёки, её уши на миг прижались к голове, а рог мигнул ярче, выдавая её притворное возмущение. Она топнула копытом по полу, звук эхом отскочил от стен, и воскликнула, её голос поднялся на полтона:

— Эй, это было смешно! Ты просто не понимаешь хороших шуток!

Но тут же её лицо просияло, как будто солнце выглянуло из-за туч, и она наклонилась ещё ближе, её грива качнулась, словно волна, чуть не задев его колени.

— Ладно, держись, вот ещё одна, получше! Почему единороги всегда такие серьёзные?

Она снова сделала театральную паузу, её глаза заблестели озорством, и она выпалила, едва сдерживая смех:

— Потому что их рога настроены на магию, а не на веселье!

Стив закатил глаза, его тело откинулось назад на кровать, матрас скрипнул под его весом, как старый стул, что вот-вот развалится. Её шутки были нелепыми, простыми, как стишки из детских книжек, которые он смутно помнил из далёкого прошлого — из времён, когда сам был ребёнком, а мир ещё не успел его сломать. Но её искренность, эта чистая, незамутнённая радость, пробивала его броню цинизма, как тонкий луч света, что проникает сквозь щель в тяжёлых шторах. Он потёр виски пальцами, чувствуя, как головная боль, что тлела где-то в глубине черепа, начинает разгораться, и пробормотал, его голос был низким, с ноткой ворчливости:

— Боже, Фларри, это ещё хуже, чем первый вариант. Ты серьёзно думаешь, что это смешно?

Он поднял взгляд на неё — её улыбка была шире, чем весь Кантерлот, глаза сияли, как звёзды в безоблачную ночь, — и добавил, смягчив тон, чтобы ненароком не задеть её чувства:

— Слушай, мелкая, не пора ли тебе домой? Уже поздно, твоя мама, Каденс, поди, тебя ищет. Негоже принцессе шляться по замку в полночь, знаешь ли.

Фларри замерла, её уши поникли, а глаза метнулись к массивным часам на стене — золотые стрелки, украшенные филигранью, показывали почти полночь. Она вздохнула, её грива качнулась, закрыв на миг один глаз, и медленно кивнула, её голос стал тише, с лёгкой ноткой грусти:

— Ну… наверное, да. Мама будет волноваться, если я не вернусь скоро.

Она сползла с кровати, её копыта стукнули по мрамору, и она поплелась к двери, хвост волочился за ней, как у обиженного щенка, оставляя за собой слабый шорох. Но у самого порога она остановилась, её маленькое тело замерло, а затем она обернулась, наклонив голову набок. Её глаза сверкнули любопытством, и она спросила, её голос был мягким, но полным интереса:

— Стив… а какая у тебя метка? Ну, знаешь, как у нас, пони, на боку?

Вопрос ударил его, как неожиданный выстрел в тишине. Стив выпрямился, его спина напряглась, а взгляд невольно метнулся к рукам, где под рукавами кимоно скрывались знаки — лунный месяц и солнце, горящие на коже, как чужие клейма, что несли в себе слишком много вопросов и слишком мало ответов. Показать их ей? Рассказать о снах, что мучили его каждую ночь, о том, как эти символы жгли его изнутри, словно раскалённые угли? Нет, это было бы слишком для неё. Он сглотнул, горло пересохло, и пожал плечами, стараясь говорить ровно, как будто это был обычный, ничего не значащий разговор:

— Метка? У меня нет вашей хрени, Фларри. Я не пони, я человек. У нас нет таких штук, которые показывают, кто мы такие или что нам делать. Я просто… военный инженер. Чиню технику, строю мосты, иногда взрываю то, что мешает. В этом весь я. Всё.

Фларри моргнула, её глаза округлились от удивления, а грива качнулась, когда она наклонила голову ещё сильнее, её уши встали торчком, ловя каждое его слово.

— Военный инженер? — переспросила она, её голос был полон неподдельного интереса, как у ребёнка, который впервые услышал о чём-то захватывающем. — Это что значит? Ты, типа, строишь замки, как этот? Или ломаешь их, как в сказках про драконов и рыцарей?

Стив хмыкнул, его цинизм на миг отступил под напором её чистого, детского любопытства. Он откинулся на кровать, скрестил руки за головой, пальцы сцепились в замок, и начал говорить, его голос стал низким, почти ленивым, но в нём проскальзывала нотка гордости, что пробивалась сквозь усталость:

— Не совсем так, мелкая. Я чинил технику — танки, грузовики, всякое железо, что ломалось в пустыне под палящим солнцем. Песок везде, жара такая, что мозги плавятся, а ты сидишь с гаечным ключом и пытаешься оживить движок, который умер три часа назад. Разминировал дороги — знаешь, такие штуки, что взрываются, если наступить не туда, — чтобы наши ребята могли пройти и не остаться без ног. Строил мосты под обстрелом, когда пули свистели над головой, а времени было ровно столько, чтобы не сдохнуть. Иногда… — Он замолчал, его взгляд стал далёким, как будто он смотрел сквозь стены замка, в прошлое, где пыль и дым застилали горизонт, — взрывал то, что мешало нам двигаться вперёд. Мосты, стены, бункеры. Работа была грязной, опасной, но кто-то должен был её делать, чтобы остальные могли жить дальше.

Фларри просияла, её уши затрепетали от восторга, а копыта затопали по полу, выдавая её возбуждение. Её рог мигнул ярким розовым светом, и она пискнула, её голос звенел, как колокольчик:

— Чинить?! Это так круто! Ты, типа, герой, который спасает всех, чиня сломанные штуки и строя мосты под пулями!

Она запрыгала на месте, её крылья слегка расправились, а из маленькой сумки, висевшей на её боку, телекинезом вылетела шкатулка — старая, деревянная, с выцветшими узорами звёзд и сердец, что когда-то были яркими, но теперь потускнели от времени и пыли. Она сунула её Стиву прямо в руки, её глаза сияли надеждой, как два маленьких фонарика.

— Тогда почини это, пожалуйста! Ты же можешь, да?

Стив поймал шкатулку, её лёгкий вес чуть не обманул его, но дерево скрипнуло под пальцами, как старый сустав, что давно не двигался. Он повертел её в руках, внимательно разглядывая: лак на крышке потрескался, обнажая грубую текстуру древесины, петли покрылись ржавчиной, а сама крышка слегка болталась, будто держалась на честном слове. Он нахмурился, его брови сошлись к переносице, и спросил, голос был полон лёгкой иронии, но с ноткой любопытства:

— Это что за хрень, Фларри? Ты мне подсунула какую-то рухлядь из подвала?

Фларри топнула копытом, её грива качнулась, а рог мигнул ярче, выдавая её возмущение. Она выпрямилась, её голос стал громче, но тут же смягчился, когда она заметила его усмешку:

— Это не хрень! И не рухлядь!

Она фыркнула, но тут же улыбнулась, её глаза заблестели теплом.

— Это моя музыкальная шкатулка! Она со мной с самого рождения, мама с папой подарили её мне, когда я была ещё совсем крошкой. Она играла такую красивую мелодию — мягкую, как колыбельная, — и я засыпала под неё каждую ночь, пока… — Её голос стал тише, глаза потускнели, как будто воспоминания о той мелодии принесли с собой тень грусти, — пока она не сломалась. Уже месяц молчит. Сможешь её починить, Стив? Пожалуйста?

Стив поднёс шкатулку к уху и потряс её — ни звука, только слабый шорох пыли внутри, как шепот давно забытого механизма. Он прищурился, ощупал пальцами петли, крышку, провёл ногтем по трещинам в лаке и вздохнул, его голос был усталым, но честным, как у врача, который ставит сложный диагноз:

— Слушай, мелкая, тут, похоже, механизм совсем сдох. Шестерёнки, поди, стёрлись до основания, или пружина лопнула, или ещё что похуже. Без инструментов я даже не пойму, что к чему.

Он посмотрел на неё — её уши поникли, глаза наполнились разочарованием, — и добавил, смягчив тон, чтобы не добить её окончательно:

— Проще новую купить, чем эту реанимировать. Это как пытаться оживить условный грузовик, который простоял в той же пустыне двадцать лет под солнцем и песком — шансов почти нет.

Фларри опустила голову, её грива упала на лицо, закрыв глаза, и она прошептала, её голос дрожал, как струна, что вот-вот порвётся:

— Но… я не хочу новую. Эта… она особенная. В ней мои воспоминания, мои сны. Когда она играла, я чувствовала, что мама с папой рядом, даже если их не было дома.

Она подняла взгляд, её глаза блестели надеждой, смешанной с детской мольбой, и тихо добавила:

— Попробуй, пожалуйста? Ты же инженер, ты можешь всё!

Стив стиснул зубы, его челюсть напряглась, а взгляд застыл на её мордочке — чистой, открытой, полной веры в него, которой он сам давно в себе не находил. Её боль, такая простая и искренняя, ударила его под дых, как воспоминание о чём-то давно потерянном. Он вздохнул, воздух вырвался из его груди с тихим свистом, и пробормотал, сдаваясь под её взглядом:

— Чёрт… ладно, мелкая, попробую. Но без гарантий, поняла? Если не выйдет, не реви мне тут, договорились?

Фларри взвизгнула от радости, её копыта застучали по полу, как барабанная дробь, а рог мигнул ярким светом, осветив её лицо. Она запрыгала на месте, её крылья затрепетали, и она закричала, её голос звенел от восторга:

— Ура! Ты лучший, Стив! Я знала, что ты сможешь!

Она подскочила к двери, её хвост взметнулся вверх, но у порога она обернулась, её улыбка была такой широкой, что казалось, она вот-вот лопнет от счастья.

— Я вернусь завтра! Не потеряй её, пожалуйста! И… спасибо!

Она выбежала из комнаты, её копыта застучали по коридору, дверь хлопнула, оставив за собой лёгкое эхо, и Стив остался один. Тишина обрушилась на него, как тяжёлое покрывало, нарушаемое лишь потрескиванием углей в камине и слабым шорохом занавесок. Он посмотрел на шкатулку в своих руках — её потёртое дерево, выцветшие узоры, ржавые петли — и покачал головой, уголки губ дрогнули в слабой усмешке.

— Ну, мелкая, втянула ты меня в это дело… Чёрт бы тебя побрал с твоими глазами.

В этот момент дверь скрипнула, и в проёме показалась фигура — высокий стражник в золотой броне, его копыта тихо стукнули по мрамору, а шлем слегка звякнул, когда он наклонил голову. Его шерсть была серой, как грозовая туча, а глаза — тёмно-зелёные, внимательные, но усталые. Он кашлянул, голос был низким, с лёгким акцентом, выдающим происхождение из северных земель Эквестрии:

— Господин Стив? Прошу прощения, что прерываю. Принцесса Каденс велела проверить, не видела ли принцесса Фларри чего странного в замке. Она только что пронеслась мимо меня, как вихрь, и… — Он замялся, его уши дрогнули, — бормотала что-то про вас и какую-то шкатулку. Всё в порядке?

Стив поднял взгляд, его брови сошлись к переносице, и он хмыкнул, голос был сухим, с лёгкой насмешкой:

— Да уж, в порядке, если считать, что меня только что уговорила мелкая пони чинить её рухлядь в полночь. Она в порядке, просто… слишком много у неё энергии для неё одной. Скажите Каденс, что она была тут, но уже ушла к себе. И… — Он помедлил, глядя на стражника, — как вас зовут?

Стражник выпрямился, его броня звякнула, и он ответил, голос стал чуть твёрже:

— Громовой Щит, господин. Служу в ночной страже. Рад, что с принцессой всё хорошо. Она… — Он усмехнулся, его глаза блеснули, — она как искры от костра: яркая, но удержать её трудно.

Стив кивнул, его губы дрогнули в слабой улыбке, и он махнул рукой, отпуская его:

— Точно подмечено. Идите, Громовой Щит. Спокойной ночи.

Стражник поклонился, его копыта стукнули по полу, и он вышел, закрыв за собой дверь. Стив остался один, его взгляд вернулся к шкатулке. Он встал, прошёл к столу в углу комнаты, где лежали чернила, перо и стопка чистой бумаги, пахнущей сухой травой. Шкатулка скрипнула, когда он положил её на столешницу, и он открыл крышку, заглянув внутрь. Механизм был в плачевном состоянии: ржавые шестерёнки, стёртые до блеска, ослабшая пружина, тонкий слой пыли и паутины, что покрывал всё, как саван. Без точных инструментов — отвёртки, пинцета, лупы — тут не справиться. Он вспомнил кузницу, которую мельком видел у подножия замка, — там, среди молотов и наковален, наверняка найдётся что-то подходящее. Надо будет сходить туда утром, раздобыть всё необходимое.

Сев за стол, он взял перо, его пальцы, привыкшие к грубым гаечным ключам и сварочным аппаратам, неловко сжали тонкое древко. Чернила пахли чем-то свежим, травяным, как лес после дождя, и перо скрипело по бумаге, когда он начал вырисовывать чертежи — примерные, на глаз, отмечая шестерёнки, пружины, рычаги. Его рука дрожала, перо царапало бумагу, оставляя неровные линии, но он привыкал, его разум, закалённый годами ремонта и конструирования, оживал, как старый двигатель, что заводится после долгого простоя.

— Чёрт, — пробормотал он, уголки губ дрогнули в лёгкой, почти незаметной улыбке, — как в старые добрые времена… когда я ещё верил, что могу что-то починить, а не только разрушать.

Он работал до глубокой ночи, пока факелы не догорели до углей, и комната не погрузилась во тьму, нарушаемую лишь слабым светом луны, что пробивался сквозь занавески. Шкатулка лежала рядом, как обещание, которое он не хотел нарушить, как маленькая искра надежды, что зажглась в его сердце благодаря этой неугомонной пони, чья вера в него была сильнее, чем его собственная.