МойФанфик

Терраса Кантерлотского замка была окутана вечерней прохладой, словно тонким, невидимым покрывалом, сотканным из первых звёзд и лёгкого горного ветра. Закат догорал за горизонтом, окрашивая мраморные перила в багровые и золотые тона, которые медленно угасали, уступая место глубокому синему цвету наступающей ночи. Стив сидел на холодном полу, прислонившись спиной к перилам, его кимоно, сшитое Рарити, смялось под ним, узоры созвездий на ткани потускнели, словно звёзды, скрытые за облаками. Знак лунного месяца на правой руке и знак солнца на левой слабо мерцали, их свет отражался на гладких мраморных плитах, как последние искры угасающего костра. Воздух был пропитан запахом ночных цветов из садов замка — тонким, сладковатым, с лёгкой горчинкой, — но для Стива этот аромат был лишь ещё одним напоминанием о том, как он не вписывается в этот мир. Его монолог — о семье, что не хотела его, об армии, что сломала его дух, о войне, что выжгла всё внутри, оставив лишь пепел, — всё ещё звенел в его ушах, тяжёлый, как приговор, вынесенный самому себе. Знамёна Эквестрии, развевающиеся на башнях, трепетали на ветру, их яркие цвета — золотое солнце и серебряная луна — резали глаза своей неуместной жизнерадостностью. Стив уткнулся головой в колени, сжимая волосы так сильно, что кожа на голове натянулась, и впервые за многие годы — может быть, за всю свою жизнь — он дал волю слезам. Они текли по его щекам, горячие, жгучие, оставляя солёные дорожки, которые тут же остывали на ветру. Он шептал, голос ломался, каждое слово было как удар ножа, вырезающего старые, незажившие раны:

— Блять… за что? За что я так облажался? Почему именно я?

Каждое слово было пропитано болью, самобичеванием, годами накопленной вины. Он корил себя за всё: за то, что не ушёл из дома раньше, не сбежал от пьяной матери и жестокого отца; за то, что провалил учёбу, не смог найти друзей, не смог стать кем-то, кем можно было бы гордиться. За то, что пошёл в армию, ища смысл жизни, а нашёл лишь смерть — свою и чужую. За Джека, за Марию, за всех тех, кого он не смог спасти, чьи лица преследовали его в кошмарах. За то, что так и не нашёл любовь, семью, дом — ничего, что могло бы заполнить пустоту внутри. За то, что даже здесь, в этом проклятом сказочном мире, он чувствовал себя чужим, лишним, как заноза в идеально вышитом ковре. Слёзы капали на кимоно, оставляя тёмные пятна на ткани, он стиснул кулаки, ногти впились в ладони, и пробормотал, голос сорвался на хриплый шёпот:

— Я всё просрал… всё, что у меня было, всё, что могло быть… я всё уничтожил.

За окном тронного зала, в тени витражей, изображавших сцены из истории Эквестрии, стояли Селестия, Луна и Каденс. Их копыта бесшумно касались мраморного пола, гривы — радужная, звёздная, закатная — сияли в полумраке, отбрасывая мягкие отблески на стены. Они смотрели на Стива через стекло, их лица были искажены болью и беспомощностью. Луна прижала копыто к стеклу, её глаза блестели от слёз, которые она не могла сдержать, и голос дрожал, когда она прошептала:

— Он… плачет. Я никогда не видела его таким. Он всегда был сильным, грубым, но… это… — Она повернулась к Селестии, её звёздная грива вспыхнула ярче, отражая бурю эмоций. — Сестра, мы должны что-то сделать. Его боль… она разрывает его изнутри, и я не могу смотреть на это.

Селестия кивнула, её взгляд был тяжёлым, но мягким, полным тысячелетней мудрости и сострадания. Её голос был низким, спокойным, но в нём чувствовалась глубокая печаль:

— Его жизнь была полна страданий, Луна. Больше, чем кто-либо из нас может представить. Эти знаки, сны… они лишь усиливают его старые раны, вскрывают их, как ножи. Но он не примет нашу помощь, пока не найдёт внутри себя искру — искру надежды, искру веры в то, что он может быть любим, что он достоин лучшего. — Она помолчала, её глаза следили за Стивом, который сгорбился на полу, как сломанный воин. — Нам нужно найти способ приободрить его, показать, что он не один, что этот мир может стать его домом, если он позволит.

Каденс, её сердце на боку мерцало мягким светом, шагнула ближе, её фиолетовые глаза сияли сочувствием и решимостью. Она заговорила, голос тёплый, но с грустью, что сквозила в каждом слове:

— Любовь могла бы исцелить его, Селестия. Не только романтическая любовь, но и дружба, забота, связь с теми, кто готов стоять рядом. Он не верит в это, он думает, что недостоин, но я чувствую — в нём есть свет, даже если он сам его не видит. — Она посмотрела на Луну, её взгляд стал мягче. — Ты уже коснулась его сердца, Луна. Он оттолкнул тебя, но… он не равнодушен. Я вижу, как он реагирует на тебя, даже если сам не осознаёт этого.

Луна ахнула, её щёки порозовели, а звёздная грива вспыхнула ярче, словно ночное небо, озарённое фейерверком. Она отвела взгляд, её копыто нервно ковырнуло мрамор, и пробормотала:

— Я… я просто хотела поддержать его, Каденс. Он так одинок, так сломлен… Но как? Он закрыт, как крепость, и если мы надавим слишком сильно, он может сломаться окончательно.

Селестия положила копыто на плечо сестры, её прикосновение было тёплым, успокаивающим, а голос смягчился, как луч солнца, пробивающийся сквозь тучи:

— Дай ему время, Луна, но не отпускай его. Мы можем начать с малого — показать ему, что Эквестрия принимает его таким, какой он есть. Дружба, забота, как сказала Каденс. Может, Искорка найдёт что-то в книгах о знаках, о снах, что поможет нам понять, что происходит. А Пинки… — Она улыбнулась, уголки её губ приподнялись. — Пинки всегда находит способ рассмешить даже в самые тёмные времена. Её неуёмная радость может стать искрой, которая зажжёт свет в его сердце.

Каденс кивнула, её глаза блеснули решимостью, и она добавила, голос твёрдый, как сталь:

— Я поговорю с Шайнингом и Фларри. Шайнинг может стать ему другом, братом, а Фларри… её детская невинность, её искренность могут смягчить его сердце. Она ещё мала, но её магия любви сильна, даже если она сама не знает об этом.

Луна посмотрела на Стива, его сгорбленную фигуру, и шепнула, голос дрогнул от эмоций:

— Я не оставлю его, сестра. Но… моё сердце болит за него, как за себя саму, когда я была Найтмер Мун. Я не хочу, чтобы он потерялся в тьме, как я когда-то.

Тем временем в коридорах замка, среди мраморных колонн и золотых люстр, что отбрасывали тёплый свет на полированный камень, Рэйнбоу Дэш, Искорка, Рарити и Пинки искали Флаттершай. Её всхлипы эхом разносились по залам, отражаясь от стен, и они нашли её в укромном уголке, у витража, изображавшего солнце, окружённое звёздами. Она сидела, уткнувшись мордой в свою длинную розовую гриву, слёзы капали на пол, оставляя тёмные пятна на мраморе. Пинки подскочила к ней, её розовая грива качнулась, как пружина, и обняла её, прижав к себе с такой силой, что Флаттершай ахнула. Голос Пинки дрожал от слёз, но в нём всё ещё звенела надежда:

— Флаттершай! Не плачь, пожалуйста! — Она прижалась щекой к её гриве, её собственные слёзы капали на розовые пряди. — Мы все тут, мы вместе, и мы найдём способ сделать так, чтобы всё было хорошо, я обещаю!

Флаттершай всхлипнула, её голос был едва слышен, заглушённый гривой и слезами:

— Это так… так ужасно… Стив… он столько страдал… я не могу… не могу представить, как ему больно…

Рэйнбоу приземлилась рядом, её крылья хлопнули с резким звуком, и она стиснула зубы, её глаза блестели от слёз, которые она не хотела показывать. Её голос был резким, но полным тёплой, почти сестринской заботы:

— Эй, Флаттершай, держись! Стив крутой парень, он справится, я знаю. Мы ему поможем, ясно? — Она топнула копытом по мрамору, её грива качнулась. — Просто… чёрт, я не думала, что у него всё так хреново. Но мы не бросим его, ни за что.

Искорка опустила свиток, её рог мигнул фиолетовым светом, и она заговорила, голос дрожал от волнения, но в нём чувствовалась стальная решимость:

— Его жизнь… это хуже, чем любой кошмар, о котором я читала в книгах. Но мы можем что-то сделать, я уверена. Я начну искать в библиотеке — может, есть что-то о знаках, о снах, о том, как они связаны с ним. — Она помолчала, её глаза сияли, как звёзды. — Мы не оставим его одного с этим, Флаттершай. Мы найдём способ помочь ему, даже если это займёт время.

Рарити вытерла слёзы платком, её грива поникла, но голос был мягким, полным искреннего сочувствия:

— Бедный Стив… он заслуживает тепла, заслуживает любви. Я… я сошью ему что-нибудь особенное, что-то, что поднимет ему настроение. Это мелочь, но… может, это покажет ему, что мы заботимся о нём, что он важен для нас.

Пинки шмыгнула носом, её глаза загорелись искрой надежды, и она подпрыгнула на месте, её грива слегка оживилась.

— А я устрою вечеринку! Небольшую, уютную, только для нас! С кексами, музыкой и шариками! Стиву нужно улыбнуться, хоть раз, и я сделаю всё, чтобы это случилось!

Флаттершай подняла голову, её слёзы всё ещё блестели на щеках, но голос стал чуть твёрже, полным тихой надежды:

— Вы… правда думаете, что мы можем помочь ему? Он… он так одинок, так сломлен… я боюсь, что мы не сможем дотянуться до него.

Рэйнбоу положила копыто на её плечо, ухмыльнулась, но глаза были серьёзными, полными решимости:

— Можем, Флаттершай. Мы всегда справлялись с трудностями, и это не исключение. Стив — один из нас, хочет он того или нет. Мы не дадим ему утонуть в этой тьме.

На террасе Стив всё ещё сидел, уткнувшись в колени, его слёзы высохли, оставив на щеках солёные дорожки, которые стягивали кожу. Его грудь вздымалась, дыхание было тяжёлым, прерывистым, и он не заметил, как тьма, что всегда таилась в глубине его души, шевельнулась, просыпаясь от его боли. Знак солнца на левой руке вспыхнул ярче, лунный месяц на правой зажёгся голубым светом, и воздух вокруг него сгустился, стал тяжёлым, как перед грозой. Тень — невидимая, но холодная, как лёд, — проникла в его разум, и голос, низкий, ядовитый, словно шипение змеи, зашептал в его ушах: «Ты прав… они не знают твоей боли… они не могут понять… возьми их свет… забери его себе…»

Стив замер, его глаза расширились, сердце заколотилось, как бешеное, и он стиснул зубы, сжал кулаки так, что ногти впились в ладони, оставляя кровавые следы. Он рявкнул, голос сорвался на крик, полный ярости и страха:

— Пошёл на хуй!

Тьма отступила, знаки на руках потускнели, воздух стал легче, но Стив тяжело дышал, пот стекал по его вискам, капая на мрамор. Он пробормотал, голос дрожал от напряжения:

— Блять, только этого мне не хватало… ещё и голоса в голове.

Его взгляд упёрся в звёзды, которые начинали проступать на тёмно-синем небе, их свет был холодным, далёким, и он почувствовал, как что-то внутри него сломалось — не от Эквестрии, не от знаков, а от его собственной тьмы, что жила в нём задолго до этого мира.

За окном, в тронном зале, Селестия, Луна и Каденс переглянулись, их лица побледнели, глаза расширились от ужаса. Луна ахнула, её грива вспыхнула ярче, и она прижала копыто ко рту, голос дрожал:

— Вы видели это? Эта… тьма, что окружила его? Его знаки… они вспыхнули, и эта тень…

Каденс сжала копыто, её сердце на боку потускнело, а глаза сияли тревогой, голос был полон страха:

— Это не просто сны, Селестия. Его боль… она пробуждает что-то внутри него, что-то опасное. Если мы не поможем ему, он может… он может потеряться в этом.

Селестия кивнула, её лицо было серьёзным, губы сжались в тонкую линию, а голос стал тяжёлым, как камень:

— Он остановил это, но ненадолго. Мы должны действовать быстро. Луна, ты ближе всех к нему — твоя магия, твоя связь с ночью и снами может помочь ему. Каденс, твоя магия любви может смягчить его сердце, дать ему надежду. Я… я попытаюсь найти ответы в древних свитках. Эти знаки — ключ ко всему, и мы не можем позволить, чтобы они уничтожили его.

Они посмотрели на Стива, его сгорбленную фигуру, освещённую мерцающим светом знаков, и Луна шепнула, полная решимости:

— Я не дам ему упасть во тьму. Я спасу его, даже если это будет стоить мне всего.