МойФанфик

Полуденный свет струился в тронный зал Кантерлотского замка, словно золотая река, льющаяся с небес. Высокие витражные окна, что тянулись от пола до потолка, пропускали солнечные лучи, разбивая их на мириады цветных осколков: алые, как кровь дракона, сапфировые, подобные глубинам ночного моря, и золотые, что сияли, как корона древних королей. Эти блики танцевали на мраморном полу, гладком и холодном, словно выточенном изо льда, отражая сцены, выгравированные на стёклах — эпические моменты истории Эквестрии: восхождение Селестии и Луны на трон, их битвы с тенями Хаоса, триумфы дружбы, что сияли ярче любого заката. Каждый шаг по этому полу отдавался мягким эхом, звук гулко разносился по просторному залу, смешиваясь с тихим журчанием фонтанчика в углу, где вода стекала по резным листьям из белого камня.

В центре зала стоял круглый столик, накрытый белоснежной скатертью, чьи края были расшиты золотыми нитями в виде тонких спиралей, напоминающих солнечные лучи. На столе громоздились серебряные подносы, полные угощений: свежие кексы с малиной и корицей, от которых исходил сладкий, тёплый аромат, пропитанный нотками ванили; аккуратные стопки сэндвичей с огурцом, чья терпкость дразнила обоняние; и горы печенья с шоколадной крошкой, что таяла на языке, оставляя послевкусие уюта. Фарфоровые чайники, расписанные нежными цветочными узорами, выпускали тонкие струйки пара, что поднимались в воздух, смешиваясь с запахом травяного чая — мяты, ромашки и лёгкой горчинки лаванды. Чашки, тонкие, почти прозрачные, с золотыми ободками, позвякивали при каждом прикосновении, их мелодичный звон вплетался в общую симфонию зала, создавая иллюзию покоя.

Стив сидел между Фларри и Луной, его кимоно, сшитое Рарити, слегка запылилось после утренней работы над шкатулкой. Тёмно-синяя ткань, украшенная узорами созвездий, вышитыми серебряной нитью, мерцала в солнечном свете, отбрасывая слабые блики на его лицо — усталое, с тёмными тенями под глазами, но с едва заметной искрой упрямства в глубине зрачков. Его руки, покрытые мелкими царапинами от инструментов, лежали на столе, пальцы нервно постукивали по чашке. Мелодия шкатулки, которую он починил, всё ещё звучала — нежные, хрустальные переливы, что текли по залу, словно ручей по камням, смягчая тень вчерашнего срыва на террасе. Тот момент, когда он выплеснул свою боль перед Луной, всё ещё висел в воздухе, как грозовая туча, готовая разразиться ливнем.

Фларри, прижимая шкатулку к груди, сияла от счастья. Её аметистовая шерсть переливалась в лучах солнца, а грива, розовая с голубыми прядями, качалась, когда она наклоняла голову, её большие глаза лучились восторгом, как звёзды в ясную ночь. Шкатулка, маленькая, из тёмного дерева с резными узорами, тихо играла мелодию — подарок, что значил для неё больше, чем просто вещь.

— Стив, это самая лучшая шкатулка в мире! — пропела она, её голос был звонким, чистым, как колокольчик, а крылья затрепетали от переполнявшей её радости. — Ты… ты как волшебник, честно! Никто бы не смог сделать её такой красивой, такой живой! Это как… как магия, но лучше!

Стив хмыкнул, потирая шею ладонью, его голос был хриплым, с лёгкой иронией, что скрывала его неловкость от похвалы:

— Не волшебник я, мелкая. Просто отвёртка, пинцет и куча терпения — вот и всё. Никакой магии, никаких чудес. Просто руки и голова, что ещё не совсем разучились работать.

Каденс, сидевшая рядом с Фларри, улыбнулась, её знак сердца на боку мягко мерцал, отражая свет витражей. Её глаза блестели слезами радости, что катились по её щекам, оставляя влажные дорожки на розовой шерсти. Она наклонилась вперёд, её голос был тёплым, почти дрожащим от переполнявших её эмоций:

— Стив, ты подарил ей больше, чем просто шкатулку. Ты вернул ей кусочек детства, её радость, её свет, её маленькое сокровище. — Она прижала копыто к груди, её взгляд был полон благодарности, и добавила, чуть тише: — Спасибо… от нас с Шайнингом, от всей нашей семьи. Ты даже не представляешь, как много это значит для неё, для нас всех.

Шайнинг Армор, чья золотая броня сверкала, отражая радужные блики, кивнул, его лицо расплылось в широкой ухмылке. Его голос был твёрдым, но в нём сквозило уважение, что редко прорывалось сквозь его привычный командирский тон:

— Серьёзно, парень, ты настоящий мастер. Фларри теперь не отойдёт от этой штуки — будешь её героем до конца дней, готов поспорить на свою броню! — Он усмехнулся, подмигнув Стиву, и добавил с лёгкой насмешкой: — Да и мне, признаться, придётся съесть свои слова. Я думал, ты только ворчать и отмахиваться умеешь, а тут вон оно как вышло.

Стив пожал плечами, его пальцы сжали чашку так, что костяшки побелели, взгляд скользнул к столу, где пар от чая поднимался тонкими спиралями, растворяясь в воздухе. Он чувствовал, как их тепло пробивает его цинизм, как солнечный луч, что проникает сквозь трещины в старой, потёртой броне, но всё ещё не мог полностью принять это, не мог позволить себе расслабиться и поверить в их искренность.

— Ничего особенного, — буркнул он, голос был тихим, почти неуверенным, и он отхлебнул чай, пряча лицо за чашкой, словно за щитом.

Луна, сидевшая слева от него, её звёздная грива сияла, отбрасывая мерцающие тени на белую скатерть, наклонилась ближе. Её глаза были полны заботы, но в них мелькала тревога, что осталась после вчерашнего разговора на террасе, когда он сорвался, выплеснув свою боль, свои слёзы, свою ярость, что копилась в нём годами. Она заговорила, её голос был мягким, почти шёпотом, полным тепла, что обволакивало, как ночной ветер в звёздную ночь:

— Стив, это больше, чем «ничего». Ты подарил ей радость, вернул ей частичку её мира, её света. — Она помолчала, её взгляд стал глубже, проникая сквозь его броню, и добавила, чуть тише: — После вчерашнего… я вижу, как ты держишься, как стараешься спрятать всё за этой маской, но твоя боль всё ещё там, она гложет тебя изнутри, как тень, что не отпускает. Если тебе нужно выговориться, если тебе нужно выплеснуть это, я здесь, всегда здесь для тебя.

Её слова, её взгляд, глубокий и тёплый, заставили его сердце дрогнуть, как струну, что натянута до предела и вот-вот порвётся. Но он только хмыкнул, отпивая чай, и пробормотал, голос был резким, с ноткой усталости, что выдавала его напряжение:

— Всё нормально, принцесса. Не стоит волноваться обо мне, я в порядке. Просто… делай, что делаешь, а я разберусь сам. Не привык я к тому, чтобы кто-то копался в моей голове.

Селестия, сидевшая во главе стола, её радужная грива переливалась мягкими оттенками розового, голубого и зелёного, поставила чашку на блюдце с тихим, но отчётливым звоном, что разнёсся по залу, как сигнал к началу чего-то важного. Её голос был тёплым, но в нём звенела властная нотка, что напоминала о её тысячелетнем правлении, о её силе, что держала Эквестрию в равновесии:

— Стив, твоя доброта к Фларри — это пример того, почему ты здесь, почему ты стал частью нашего мира, частью нашей семьи. — Она помолчала, её глаза сузились, взгляд стал острым, как лезвие, прорезающее ткань лжи, и она продолжила, голос стал твёрже, полным решимости: — Но мы должны обсудить твои знаки. Луна и солнце на твоих руках… они не случайны. Они связаны с нашими тенями — с Найтмер Мун и… — Она замялась, её губы сжались, словно ей было больно произносить это имя, — Дейбрейкер.

Слово «Дейбрейкер» ударило по залу, как выстрел из пушки, эхо разнеслось по мраморным стенам, отразилось от высоких сводов и вернулось, усиленное, тяжёлое, зловещее. Все замерли: Фларри сжала шкатулку сильнее, её крылья дрогнули, Каденс ахнула, её копыто застыло в воздухе, даже мелодия шкатулки, казалось, затихла на миг, уступив место гнетущей тишине. Стив напрягся, его чашка стукнула о стол с резким звоном, что разбил эту тишину, его глаза потемнели, как грозовые тучи, готовые разразиться молниями. Он стиснул зубы, его голос стал резким, полным едва сдерживаемой ярости, что кипела в нём, как лава в жерле вулкана:

— Опять ты за своё, Селестия? — Он откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди, его поза была вызывающей, как у солдата, что готовится к бою, а не к чаепитию. — Я же сказал тебе, мне это не интересно. Сны, знаки, ваши тени — это ваша проблема, не моя. Разбирайтесь сами, а меня оставьте в покое, ясно?

Искорка ахнула, её свиток, что она держала в копытах, дрогнул, чуть не упав на пол, её голос был встревоженным, полным беспокойства, что отражалось в её широко раскрытых глазах, где мелькали искры магии:

— Стив, но это важно! Знаки могут быть ключом к тому, что происходит с тобой, с нами, с Эквестрией! — Она наклонилась вперёд, её рог мигнул, и свиток развернулся, показывая её записи — страницы, испещрённые символами, диаграммами и вычислениями, что она рисовала ночи напролёт. — Я исследовала древние тексты, и там говорится, что такие знаки могут быть связаны с древней магией, с судьбой, с чем-то большим, чем мы все! Если мы не поймём их, это может…

— С чем? — перебил её Стив, его голос стал громче, резче, как удар хлыста, что разрезал воздух. — С очередным кошмаром, который вы мне навязываете? Хватит, Искорка! Я не хочу это слышать, понял? Оставьте меня в покое с вашими теориями, исследованиями и вашими грёбаными пророчествами! Мне это не нужно!

Селестия нахмурилась, её грива качнулась, отбрасывая тень на её лицо, что вдруг стало жёстче, словно высеченное из камня. Её голос стал твёрже, полным властности, что не терпела возражений, как указ короля перед битвой:

— Стив, ты не понимаешь всей серьёзности. Эти знаки — не просто украшение на твоей коже, не случайные рисунки. Они часть нашей магии, нашей судьбы, нашего мира. Игнорировать их — значит рисковать не только своей жизнью, но и жизнями всех, кто здесь, включая Эквестрию, включая Фларри, включая всех нас. Ты не можешь просто отмахнуться от этого, как от назойливой мухи, и притвориться, что тебя это не касается.

Стив усмехнулся — горько, почти зло, — его глаза сверкнули, как сталь на солнце, холодная и острая. Он вскочил со стула, тот скрипнул, отъехав назад с резким звуком, что эхом разнёсся по залу. Его кулаки сжались, ногти впились в ладони, оставляя красные полумесяцы, а голос стал громким, полным ярости, что копилась в нём днями, неделями, годами, вырываясь наружу, как зверь из клетки:

— Рисковать? Ты серьёзно, Селестия? Я умер, понимаешь? Умер в своём мире, в пыли и крови, с запахом гари и криками в ушах, а очнулся здесь, в вашем грёбаном цирке, где всё яркое, всё идеальное, а я — как заноза в этом вашем идеале! — Он шагнул вперёд, его ботинки стукнули по мрамору, звук был тяжёлым, как удар молота. — И теперь ты говоришь, что я должен спасать ваш мир? Хватит заливать мне, что это моя вина, что я должен нести ваше бремя! Я не просил этого, не просил ваших знаков, ваших снов, ваших теней! Оставьте меня в покое, чёрт возьми, дайте мне просто жить!

Луна вскочила, её звёздная грива вспыхнула ярче, глаза сияли болью и отчаянием, что разрывали её сердце на куски. Она протянула копыто к нему, её голос сорвался, полон мольбы, что дрожала в воздухе, как осенний лист:

— Стив, прошу тебя, успокойся! Мы не хотим тебя заставлять, не хотим делать тебе больно! — Её голос дрогнул, слёзы блеснули в уголках её глаз, и она добавила, шёпотом, что был едва слышен среди его криков: — Я вижу твою боль, я чувствую её, как свою собственную, и я не хочу, чтобы ты страдал ещё больше. Пожалуйста, дай нам помочь тебе, дай мне помочь тебе.

— Успокоиться? — рявкнул Стив, отмахнувшись от её копыта так резко, что воздух свистнул, а её грива качнулась от порыва. — Вы меня втянули в это, Луна! Я не просил ваших знаков, не просил быть вашим героем или вашим проклятым избранным! Я просто хочу, чтобы вы оставили меня в покое, чтобы я мог жить, как жил — чинить свои танки, свои мосты, свою чёртову жизнь в конце концов, но нет, вы тянете меня в свои игры, в свои кошмары! Хватит с меня этого!

Каденс встала, её розовая шерсть сияла в свете витражей, а голос был твёрдым, но тёплым, полным сострадания, что пыталось пробиться сквозь бурю его гнева:

— Стив, Селестия, хватит! — Она шагнула вперёд, её грива качнулась, отбрасывая тень на её лицо, и продолжила, её взгляд метался между ними, как луч маяка в шторм: — Это не решит ничего, ваши крики, ваша ярость! Давайте сядем, поговорим спокойно, найдём выход вместе, как семья, как друзья, как те, кто заботится друг о друге!

— Решить? — перебил её Стив, его глаза пялились на Селестию, полные вызова и гнева, что кипел в нём, как расплавленный металл в тигле. — Она молчит о правде, Каденс, молчит о том, кто такая Дейбрейкер, что она может сделать, а я должен сидеть и молчать, как дурак? Нет уж, пусть говорит, пусть расскажет всё, или я сам найду ответы, даже если мне придётся вытрясти их из неё, чёрт возьми!

Рэйнбоу Дэш взлетела с места, её крылья хлопнули, разрезав воздух с резким звуком, что напоминал щелчок кнута. Её голос был резким, полным раздражения, что она редко скрывала:

— Эй, вы оба, остыньте уже! — Она зависла в воздухе, её радужная грива развевалась, а глаза сузились, хмурясь на Стива и Селестию. — Это что, теперь вместо чаепития у нас бойцовский клуб? Может, хватит орать друг на друга и послушать, что все говорят?

Пинки Пай, дрожа всем телом, сжала кекс в копытах так сильно, что он раскрошился, её грива поникла, став плоской, как мокрая тряпка. Её голос был тонким, полным отчаяния, что рвалось из неё, как плач:

— Не надо… не спорьте, не кричите… пожалуйста… — Она всхлипнула, её глаза блестели от слёз, что уже катились по её щекам, капая на скатерть и оставляя тёмные пятна.

Флаттершай, чья мордочка покраснела от страха, схватила Фларри за копыто, её голос дрожал, как лист на ветру, когда она прошептала:

— Фларри, пойдём… нам лучше уйти… — Она потянула её к двери, её крылья прижались к бокам, а глаза были полны ужаса, что она не могла скрыть. — Это… это слишком страшно…

Фларри ахнула, её шкатулка соскользнула со стола и упала на пол с глухим стуком, мелодия оборвалась, оставив лишь тишину, что звенела в ушах. Она попыталась возразить, её голос дрогнул:

— Но Стив… он… я не хочу его оставлять! — Но Флаттершай твёрдо увела её, их копыта застучали по мрамору, дверь хлопнула за ними с громким эхом, что разнеслось по залу, как последний аккорд.

Рарити прижала платок к губам, её глаза расширились от ужаса, голос дрожал, словно она видела кошмар наяву:

— О, это ужасно… просто ужасно… — Она отступила назад, её плечи вздрагивали, а платок дрожал в её копытах, как белый флаг сдачи.

Спайк уронил кекс, что держал, его глаза округлились, когти сжались в кулачки, впившись в край стола. Его голос был хриплым, полным неверия:

— Чувак, вы… вы серьёзно? Это что, теперь так? — Он сглотнул, его взгляд метнулся к Стиву, затем к Селестии, и он пробормотал: — Это не должно так быть… не должно…

Шайнинг Армор шагнул вперёд, его броня звякнула, отражая свет, как щит перед боем. Его голос был строгим, полным командирской мощи, что он привык использовать на поле битвы:

— Прекратите! — рявкнул он, его рог мигнул розовым светом, готовый вызвать щит, если понадобится. — Вы оба, назад! Это не бой, это не война! Успокойтесь, пока никто не пострадал!

Но Стив и Селестия не слушали. Он шагнул к ней, его голос стал низким, яростным, как рычание зверя, что вырвался на свободу:

— Ты знаешь, кто такая Дейбрейкер, но молчишь, Селестия! — Он ткнул пальцем в её сторону, его рука дрожала от гнева. — Я видел её во сне, видел, как она жгла Понивилль, как пламя пожирало всё, что я знал! Хватит лжи, хватит недомолвок — скажи мне правду, или я сам узнаю, чего бы мне это ни стоило!

Селестия поднялась, её тело задрожало, грива вспыхнула ярче, как солнечная буря, что вот-вот сорвётся с цепи. Её глаза загорелись оранжевым пламенем, что полыхало, как пожар, воздух в зале сгустился, стал тяжёлым, горячим, как дыхание раскалённой печи. Её голос стал глубже, почти чужим, полным ярости, что вырвалась из-под контроля, как зверь, что тысячи лет ждал своего часа:

— Ты не смеешь так говорить со мной, человек! — Она шагнула вперёд, мрамор под её копытами треснул, паутина трещин разошлась по полу, как молнии, что раскалывают небо. — Я защищаю Эквестрию тысячи лет, я держу Дейбрейкер в узде, в клетке своего разума, но твои знаки, твоя ярость… они зовут её, они пробуждают её, и ты смеешь обвинять меня в том, что я молчу? Ты не знаешь, с чем играешь, ты не знаешь, что такое настоящая тьма, настоящая сила!

Её шерсть стала алой, как расплавленный металл, что вытекает из горнила, грива превратилась в пылающую солнечную бурю, языки пламени извивались в воздухе, обжигая всё вокруг. Её рог сиял, как раскалённая докрасна сталь, отбрасывая зловещие тени на стены, что дрожали от жара. Дейбрейкер возвышалась над залом, её глаза горели углем, полным ненависти и мощи, что могла сжечь мир дотла, превратить его в пепел и угли. Её крылья распахнулись, каждое перо пылало, как факел, и жар волнами расходился от неё, заставляя воздух дрожать, а скатерть на столе тлеть по краям.

Луна вскрикнула, её звёздная грива вспыхнула ярче, голос сорвался от ужаса, что сковал её сердце:

— Селестия, нет! Вернись, умоляю! — Она рванулась к сестре, её копыта скользили по мрамору, крылья распахнулись, пытаясь обнять её, остановить, но жар отталкивал её, как невидимая стена, обжигая кончики перьев. — Остановись, не дай ей взять верх, не дай ей забрать тебя!

Дейбрейкер подняла копыто, и огонь хлынул потоком, как река лавы, что вырвалась из вулкана. Пламя ударило в Стива, его кимоно вспыхнуло, как сухая трава, жар обжёг кожу, проникая до костей, сжигая ткань и плоть. Он отшатнулся, срывая горящую одежду, его крик смешался с болью, что разрывала тело, как раскалённые клещи:

— Чёрт! — Он упал на колени, его руки, покрытые ожогами, дрожали, кровь сочилась из ран, кожа пузырилась и трескалась, но он стиснул зубы, его глаза, полные ярости, встретили взгляд Дейбрейкер, не сдавшись, не сломавшись. — Ты… ты думаешь, это меня остановит? — Он попытался встать, но ноги подкосились, и он рухнул на пол, его тело глухо ударилось о мрамор, чашки на столе звякнули, как колокола, возвещающие о конце света.

Искорка ахнула, её рог мигнул, свиток упал на пол, голос дрожал от ужаса, когда она крикнула, телекинезом гася пламя на остатках одежды Стива:

— Селестия! Что ты делаешь?! Вернись, умоляю, это не ты! — Её магия дрожала, её глаза наполнились слезами, что катились по щекам, падая на мрамор.

Пинки Пай заплакала громче, её кексы рассыпались по столу, грива поникла окончательно, а голос стал тонким, полным отчаяния:

— Не надо… не спорьте, не деритесь… пожалуйста… — Она всхлипнула, слёзы капали на скатерть, смешиваясь с крошками, её тело дрожало, как у ребёнка, потерявшего всё.

Рарити отступила назад, её платок дрожал в копытах, глаза расширились от страха, голос был сломанным, полным ужаса:

— Это… это кошмар… это не может быть правдой… — Она прижала платок к губам, её плечи вздрагивали, как у куклы, чьи нити порвались.

Спайк замер, его когти впились в край стола, глаза округлились, полные неверия и страха:

— Это… это не она… это не может быть Селестия… — Он сглотнул, его голос дрогнул, и он добавил, шёпотом, что был едва слышен: — Это Дейбрейкер… она здесь… она настоящая…

Каденс бросилась к Стиву, её глаза сияли страхом и болью, голос дрожал, когда она упала на колени рядом с ним:

— Стив! Держись, пожалуйста, держись! — Она попыталась поднять его, её магия окутала его тело, мягким розовым светом пытаясь облегчить боль, но ожоги были слишком серьёзными, кожа пузырилась, кровь текла, и он застонал, его глаза закатились, дыхание стало прерывистым, как у загнанного зверя.

Шайнинг Армор рванулся вперёд, его рог вспыхнул розовым светом, щит развернулся перед ним, защищая Каденс и Стива. Его голос был строгим, полным командирской мощи, что не терпела слабости:

— Селестия, вернись! Ты не она, ты не Дейбрейкер! — Он шагнул к ней, броня звякнула, его взгляд был твёрдым, но в нём мелькала боль, как у брата, что теряет сестру. — Ты сильнее её, ты всегда была сильнее, докажи это, вернись к нам!

Но Дейбрейкер исчезла так же внезапно, как появилась. Селестия рухнула на колени, её шерсть снова стала белоснежной, как первый снег, грива дрожала, как листья на ветру, а глаза наполнились слезами, что текли по её щекам, капая на мрамор и оставляя тёмные пятна. Она ахнула, её голос сломался, полный ужаса и вины, что раздирали её душу:

— Стив… я… что я натворила? — Она прижала копыта к морде, слёзы лились рекой, её тело сотрясалось от рыданий, как корабль в шторм. — Прости… о, звёзды, прости меня, я не хотела, я не могла… это была не я, это… — Её голос оборвался, она задрожала, как лист, что вот-вот сорвётся с ветки, и Луна упала рядом, её крылья обняли сестру, голос дрожал от боли и облегчения:

— Селестия… ты вернулась, ты здесь… — Она посмотрела на Стива, её глаза сияли ужасом и состраданием, и она крикнула, голос сорвался: — Стив, держись, мы поможем, мы не оставим тебя! — Она повернулась к Искорке, её голос стал резким, как приказ: — Искорка, позови целителей, быстро, сейчас же!

Искорка кивнула, её рог вспыхнул ярким светом, и она выбежала из зала, её копыта застучали по мрамору, эхо разнеслось по коридорам, как призыв о помощи, что гремел в пустоте замка. Стив, с обожжённой кожей, в тлеющих лохмотьях кимоно, лежал на полу, его дыхание было прерывистым, глаза полузакрыты, но он усмехнулся — горько, почти безумно, — его взгляд встретил глаза Каденс и Шайнинга, застывших в шоке и ужасе над ним.

— Ни слова Фларри, — выдохнул он, голос хрипел, дрожал от боли, но был твёрдым, полным решимости, что горела в нём ярче огня. — Поняли? Она… не должна… знать об этом. Она… не должна видеть меня таким… — Его глаза закатились, ноги подкосились окончательно, и он потерял сознание, тело обмякло, как тряпичная кукла, брошенная на пол, глухой звук удара разнёсся по залу, чашки на столе звякнули в последний раз.