МойФанфик

Лес вокруг костра замер в пугающей тишине, словно сама природа, затаив дыхание, наблюдала за тремя измученными фигурами, что сидели у огня. Пламя трещало, жадно пожирая сухие ветки, и его неверный свет отбрасывал длинные, дрожащие тени на лица путников, выхватывая из мрака резкие черты, искажённые усталостью, болью и невысказанными мыслями. Стив, Искорка и Рэйнбоу Дэш молчали, их взгляды, тяжёлые от груза пережитого, были устремлены в огонь, будто они надеялись найти в его беспокойных языках хоть крупицу утешения или ответы на вопросы, что рвали их души на части. Холодный воздух, пропитанный сыростью и резким запахом дыма, обволакивал их, словно саван, а далёкий шелест ветра в кронах деревьев звучал как тихий плач, эхо давно забытых времён. На горизонте вырисовывался Кантерлот — его высокие башни, окутанные багровым дымом, казались зияющей раной на теле Эквестрии, раной, что продолжала кровоточить, не зная исцеления.

Рэйнбоу Дэш, наконец-то сбросившая с себя тяжёлую броню Солнечной Империи, которая весь день звенела и лязгала, раздражая её при каждом шаге, скривилась от отвращения. Металлические пластины, покрытые слоем грязи, сажи и засохшей крови, с глухим звоном рухнули на мягкий мох, и эхо разнеслось по поляне, словно отголосок битвы, что они оставили позади. Запах — металлический, с примесью пота, крови и гари — ударил ей в ноздри, заставив нос сморщиться, а губы искривиться в гримасе. Она провела копытом по спутанной гриве, пытаясь стряхнуть с неё сажу и грязь, но лишь размазала их, оставляя чёрные полосы на радужных прядях, что обычно сияли яркими красками, а теперь потускнели, словно выцветшие от времени.

— Фу, эта гадость от доспехов теперь, похоже, со мной навсегда! — пробурчала она, её голос дрожал от раздражения и усталости, а в тоне сквозила горечь. — Как будто я нырнула в какую-то вонючую яму! — Она топнула копытом по земле, и капли влаги брызнули из мха, оседая на её шерсти, но даже это не могло смыть въевшуюся грязь. Её крылья, обычно расправленные и готовые к полёту, теперь безвольно свисали, дрожа от изнеможения, а перья были спутаны и покрыты пылью. Рэйнбоу чувствовала, как зудит кожа под шерстью, пропитанной потом и грязью, и как каждый мускул ноет от напряжения прошедшего дня. Она фыркнула, пытаясь стряхнуть с себя не только грязь, но и тяжесть воспоминаний — крики, пламя, страх, что всё ещё эхом отдавались в её голове. «Это не я,» — подумала она, глядя на броню с ненавистью. — «Это не то, кем я должна быть.»

Искорка сидела рядом на влажной траве, устало кивнув в ответ, её движения были вялыми, почти механическими, словно силы покинули её тело. Её собственная броня лежала неподалёку, сваленная в кучу, и от неё исходил тот же зловонный запах, что витал вокруг Рэйнбоу. Её грива, обычно аккуратно уложенная и блестящая, теперь свисала неряшливыми, слипшимися прядями, покрытыми пылью и пеплом, а на шерсти виднелись тёмные пятна — следы битвы, что они едва пережили. Глаза Искорки, когда-то сияющие магией и любопытством, потускнели, словно звёзды, скрытые за густыми тучами, и в них читалась глубокая, неизбывная тоска. Она выдохнула, её слова прозвучали тихо, едва слышно, как шёпот ветра, что едва колышет листву:

— Да… эта броня… она будто несёт в себе что-то тёмное. Даже когда я сняла её, мне кажется, что эта грязь всё ещё на мне, внутри меня. — Она провела копытом по шерсти, ощущая, как зудит кожа, но это было не просто физическое ощущение — это было что-то глубже, словно тьма, что несла эта броня, проникла в её сердце, оставив там холодный, липкий след. Искорка закрыла глаза, но вместо покоя увидела лишь вспышки пламени, крики пони, что падали под ударами врагов, и кровь, что заливала мостовые Понивилля и Кантерлота. Её тело дрогнуло, в горле застрял ком, который она не могла проглотить. «Что, если эта тьма теперь часть меня?» — мелькнула мысль, и от неё стало ещё холоднее.

Рэйнбоу бросила взгляд на подругу и нахмурилась. Её собственное раздражение на миг отступило, сменившись беспокойством. Она шагнула ближе, её копыта мягко ступали по мху, и села рядом, ощущая, как влажная трава холодит её бока. Искорка не шевелилась, её взгляд был прикован к броне у её ног — металлической оболочке, покрытой царапинами и пятнами крови. На груди виднелся выжженный символ солнца — знак Солнечной Империи, что теперь казался ей зловещим клеймом. Рэйнбоу проследила за её взглядом и пнула свою броню копытом, отчего металл звякнул. 

— Эта штука — зло, — буркнула она, её голос был полон отвращения. — Она не для нас, Твай. Мы не такие, как они.

Искорка кивнула, но её мысли блуждали где-то далеко, в тёмных уголках памяти, где всё ещё бушевали крики и пламя. Она сжала копыта, пытаясь собраться с силами, но чувствовала себя опустошённой, словно вся магия и радость покинули её. Рэйнбоу, заметив её состояние, придвинулась ближе и обняла подругу крылом, прижав к себе. В тишине леса, под угасающим светом заката, они сидели так, две израненные души, пытаясь найти хоть каплю тепла и надежды в этом новом и чуждом для них, холодном и пропитанном войной мире.

Лес вокруг них был тихим и мрачным, словно сама природа затаила дыхание, наблюдая за их усталыми фигурами. Высокие деревья с тёмной корой тянулись к багровому небу, их ветви сплетались в плотный полог, пропуская лишь слабый свет заката. Ручей, что журчал неподалёку, отражал этот кроваво-красный отблеск в своей неспокойной воде, создавая иллюзию чёрного зеркала, в котором тонули их тени. Воздух был прохладным, с лёгким ароматом влажной земли, но его свежесть не могла перебить тяжёлый запах грязи и пота, пропитавший их одежду и кожу.

Стив, сидевший на замшелом бревне, устало хмыкнул. Его губы скривились в горькой, почти насмешливой улыбке, но в глазах мелькнула тень заботы. Он бросил взгляд на ручей, затем на своих спутниц, и небрежно махнул рукой, словно отмахиваясь от их молчаливого уныния. Его голос, хриплый и надтреснутый, звучал саркастично, но в нём чувствовалась скрытая теплота:

— Ну, если вам так невмоготу, идите, искупайтесь там. Мы всё равно остановились, а ничего лучше в этой глуши не найдётся. Вода ледяная, конечно, но хоть эту вонь смоете.

Он пожал плечами, но его взгляд задержался на Рэйнбоу и Искорке чуть дольше, чем обычно. Стиву было не всё равно, хоть он и прятал это за своей привычной насмешливостью. Усталость давила на него, как тяжёлая ноша, но он не мог позволить себе сломаться — не перед ними.

Рэйнбоу нахмурилась, её крылья нервно дёрнулись, а глаза сузились от раздражения. Она посмотрела на ручей, чья тёмная поверхность казалась зловещей в этом багровом свете, и скрестила копыта на груди. Её голос был резким, почти ворчливым, но в нём проскользнула нотка сомнения:

— Холодно там, поди, как в ледяной пещере у дракона! Но… — Она замялась, её грива качнулась, когда она тяжело вздохнула, и добавила тише: — Ладно, уж лучше так, чем пахнуть, как дохлый грифон после трёх дней на солнце.

За этой грубой бравадой скрывалась тревога. Рэйнбоу бросила быстрый взгляд на Искорку, и её сердце сжалось. Подруга выглядела так, будто последние силы покинули её, и это зрелище резало Рэйнбоу сильнее, чем она готова была признать. Она стиснула зубы, скрывая свои чувства, и шагнула ближе к воде.

Искорка медленно поднялась, её копыта дрожали от усталости. Последние куски брони соскользнули с её тела и с глухим звяканьем упали на траву, оставив за собой звенящую тишину. Каждое движение давалось ей с трудом, словно её тело было чужим, а душа — где-то далеко. Она посмотрела на ручей, но не увидела в нём облегчения — только холод и пустоту. Рэйнбоу мягко потянула её за собой, и её голос, обычно такой резкий, стал неожиданно тёплым:

— Пойдём, Искорка. Тебе это тоже нужно.

Она попыталась улыбнуться, но тревога в её глазах выдала всё. Искорка лишь слабо кивнула и последовала за ней, её шаги были медленными, почти безжизненными, но в этом движении чувствовалась ниточка доверия, связывающая её с подругой.

Стив проводил их взглядом, его усмешка, резкая и выцветшая, словно старый шрам, смягчилась на мгновение, и в её тени мелькнуло что-то тёплое, почти забытое — как угли, что тлели в глубине костра, едва заметные под слоем пепла. Он смотрел, как их силуэты растворяются в густом полумраке, становясь призраками среди деревьев, как их шаги, тяжёлые и неровные, затихают у кромки воды, сливаясь с шёпотом ручья. Затем он отвернулся к огню, и пламя, жадное и трескучее, бросило на его лицо пляшущие тени, вырезая глубокие морщины усталости и боли. Он опустил голову, пальцы машинально сжали копьё, лежащее рядом, — холодное, тяжёлое, знакомое, как продолжение его собственной руки. Его взгляд стал далёким, пустым, словно он смотрел не на огонь, а куда-то внутрь себя, в тёмные закоулки памяти, где воспоминания цеплялись за него, как колючки, не отпуская ни на миг.

Его мысли, тяжёлые, как камни, унеслись далеко — в раскалённую пустыню, где песок, пропитанный кровью и потом, хрустел под подошвами ботинок, а воздух дрожал от зноя и криков, рвущихся из пересохших глоток. Он видел лица товарищей: их грубый, надрывный смех, которым они глушили страх перед очередной вылазкой, их глаза, полные жизни, а потом — их тела, неподвижные, изломанные, лежащие в пыли, их взгляды, пустые и мёртвые, устремлённые в бесконечное, равнодушное небо. Он вспомнил, как держал друга, чувствуя, как горячая кровь струится по его рукам, липкая, густая, как смола, а слова, выдавленные из последних сил — «Скажи моей матери…» — обрывались, растворяясь в вое ветра, уносящего всё, что осталось. Он помнил, как стрелял, как убивал, как выживал, шаг за шагом, день за днём, пока война не пропитала его насквозь, не стала его тенью, его проклятием, его сутью. Теперь, в этом мире, где пони — создания, что некогда воплощали дружбу и свет, — творили тот же кошмар, что и люди, он чувствовал, как его сердце сжимается, словно чья-то рука вырвала из него последние искры надежды и швырнула их в грязь, растоптав сапогом.

Он провёл ладонью по лицу, стирая пот, смешанный с сажей, и его губы шевельнулись, выпуская слова — тихие, хриплые, почти заглушённые треском костра, но полные тягостной, рвущей боли:

— Чёрт возьми… даже здесь всё то же дерьмо. Только вместо людей — пони с их проклятыми рогами и крыльями.

Он замолчал, но внутренний голос, резкий и беспощадный, продолжил за него:

— Думал, тут будет иначе, Стив? Думал, этот мир даст тебе передышку? Глупец. Война везде одна. Она жрёт всех — людей, пони, не важно. Кровь всё та же, боль всё та же.

Его пальцы сжали копьё сильнее, суставы побелели, металл впился в кожу, холодный и неподатливый, как напоминание о том, что он всё ещё жив, всё ещё здесь. Он поднял взгляд к огню, и пламя отразилось в его глазах — не согревая, а лишь подчёркивая их ледяную пустоту.

— Сколько ещё? — пробормотал он, обращаясь к самому себе, к теням прошлого, к этому проклятому миру. — Сколько ещё мне убивать, чтобы это кончилось?

Внутри него зазвучал ответ, горький и безжалостный:

— До последнего вздоха, Стив. Ты не остановишься. Ты не умеешь. Это всё, что у тебя осталось.

Он стиснул зубы, чувствуя, как боль в груди разрастается, как будто кто-то вонзил в него лезвие и медленно проворачивал его. Огонь трещал, бросая искры в темноту, и Стив вдруг заговорил снова, его голос был низким, ломким, словно он с трудом выталкивал слова:

— Ты был прав, Джек. Всё дерьмо. Везде. Я думал, что смогу… что здесь будет что-то другое. Но нет. Всё то же. Кровь, смерть, крики. Только теперь я один.

Он замолчал, но мысли продолжали кружить, как стервятники над падалью:

— Один? А когда ты не был один? Они все ушли, Стив. Джек, Мария, Этан, остальные. Ты не спас их. Ты не смог. И что теперь? Сидишь тут, у костра, с копьём в руках, и ждёшь, пока эти проклятые пони придут за тобой? Или ты сам пойдёшь за ними?

Он резко выдохнул, его дыхание смешалось с дымом, и он ударил кулаком по земле, чувствуя, как холодная грязь липнет к коже.

— Чёрт бы вас всех побрал, — прорычал он, глядя в огонь. — Чёрт бы побрал этот мир, эту войну, этих пони. И меня заодно.

Внутренний голос лишь усмехнулся и отозвался, холодный и ядовитый:

— Ты и так проклят, Стив. Ты сам себя проклял, когда выжил. Когда не умер там, с ними.

Он закрыл глаза, пытаясь отогнать лица, голоса, кровь, но они были слишком яркими, слишком живыми. Его руки дрожали, копьё лежало рядом, и он чувствовал его тяжесть, его зов. Он был солдатом, убийцей, выжившим — и ничем больше.

Прошло какое-то время, и к костру вернулись Искорка и Рэйнбоу. Их шерсть, ещё мокрая после купания, блестела в свете огня, капли воды стекали с грив, переливаясь, словно россыпи драгоценных камней, пойманных в мягком сиянии пламени. Они сели рядом, их копыта тихо хрустели по сухим листьям, ломким и шуршащим, как старые воспоминания, что не дают покоя. Их взгляды, полные тревоги и изнеможения, остановились на Стиве. Он сидел неподвижно, уставившись в огонь, а лицо застыло в мрачной маске, скрывающей бурю внутри. Руки сжимали копьё, лежащее поперёк колен, а пальцы нервно постукивали по древку, выдавая напряжение, что он пытался скрыть.

Искорка, заметив его отрешённый взгляд и плотно сжатые губы, почувствовала, как её сердце сжалось от острой, почти настоящей боли. Её грудь словно стянуло холодными тисками, а дыхание стало прерывистым. Она подалась чуть ближе, её копыта дрожали, оставляя мелкие следы на земле, и её голос, слабый и надломленный, прозвучал в тишине, дрожа, как тонкая струна, готовая порваться:

— Стив… что с тобой? Ты выглядишь так, будто… будто встретил призрака из своих кошмаров. Скажи мне, пожалуйста, что тебя беспокоит? Я вижу, как ты молчишь, и это… это пугает меня больше, чем всё остальное.

Стив пожал плечами, его движения были резкими, почти механическими. Его взгляд не отрывался от огня, где языки пламени извивались, словно живые существа, насмехающиеся над его молчанием. Пальцы сильнее сжали копьё, костяшки побелели, а голос, хриплый и усталый, вырвался из него, как эхо давно забытых дней, пропитанный тяжестью и болью:

— Да так, задумался. — Он замялся, его грудь тяжело поднялась, будто он пытался вытолкнуть слова, что застряли в горле. Затем добавил, почти шёпотом, словно боялся, что ветер унесёт его признание туда, где оно станет оружием против него: — О всяком разном. О том, что было… о том, что ещё будет. О том, как всё это кружится по кругу, как бы я ни старался вырваться из этого дерьма.

Искорка сглотнула ком в горле, её копыта задрожали сильнее, царапая землю. Её глаза, подёрнутые влагой, блестели в свете костра, отражая огонь, что не мог согреть её душу. Она всхлипнула, её голос надломился, дрожащий и хрупкий, как стекло на грани разрушения:

— Я… я не могу это забыть. Те сцены… на площади Понивилля, где мы когда-то смеялись и пели… теперь там только кровь, крики, что до сих пор отдаются у меня в голове, мёртвые пони, жеребята, чьи игрушки валялись рядом с их телами… — Её тело затряслось, слёзы хлынули по щекам, оставляя мокрые дорожки на её шерсти. Рог слабо мигнул, выдав её смятение и страх, а голос сорвался в отчаянный, почти умоляющий шёпот: — В Кантерлоте я видела, как пони, которых я знала, которых я любила, падали под ударами… Как это могло случиться? В Эквестрии… в нашем доме… Это же место, где мы учились дружбе, где мы строили счастье… Почему всё это рухнуло? Почему наш мир стал таким?

Рэйнбоу тут же придвинулась к ней, её движения были быстрыми и уверенными, почти инстинктивными. Она обняла Искорку, прижав к себе так крепко, будто хотела стать щитом между ней и всеми ужасами, что обрушились на них. Её крылья мягко окутали подругу, словно тёплое одеяло, защищая от холода ночи и боли воспоминаний. Она зашептала, её голос был мягким, но дрожал от сдерживаемых слёз и решимости, что горела в её сердце:

— Тише, Искорка… мы справимся. Мы всегда справлялись, помнишь? Все те разы, когда казалось, что света больше нет, что всё потеряно… мы находили выход вместе. И сейчас найдём, я тебе обещаю. Мы не сдадимся, не сейчас, когда всё, что нам дорого, висит на волоске. Я не позволю этому кошмару забрать у нас всё.

Стив тяжело вздохнул, его грудь поднялась и опустилась, словно он пытался сбросить с плеч груз, что давил на него. Его взгляд скользнул к Кантерлоту, чьи очертания тонули в багровом дыму, подсвеченном далёкими отсветами огней и разрушений. Его голос, низкий и хриплый, прозвучал как суровый, неизбежный приговор, от которого нельзя было отвернуться:

— Война везде одинакова, Искорка. В моём мире я видел то же самое — смерть, крики и пустота, что остаётся после. Матери, что рыдали над своими детьми, трясли их маленькие тела, шептались с ними, будто те могли проснуться, не веря, что их больше нет. Семьи, что вырезали до последнего, только потому, что они оказались не с теми, не в том месте, не в то время. Города, что горели, пока от них не оставался только пепел и тишина. — Он замолчал, его глаза потемнели, словно в них отражалась вся боль, что он носил в себе. Слова стали тише, пропитанные горечью, что жгла его изнутри, как раскалённый уголь: — И здесь ничего нового. Просто вместо людей — пони. Вместо холодного железа и камня — ваши разноцветные улицы. А суть та же. Война не щадит никого, и она не спрашивает, за что ты сражаешься и сражаешься ли вообще.

Искорка всхлипнула громче, её копыта сжались в комок, а слёзы текли, капая на землю и смешиваясь с сухими листьями. Её голос дрожал, полный отчаяния и слабой, но упрямой надежды:

— Но… Стив, почему? Почему это происходит с нами? Мы всегда старались жить в мире, в гармонии… Мы учили других дружбе, прощению, любви… Что пошло не так? Где мы ошиблись, что всё, что мы любили, обратилось в пыль и кровь? — Она подняла голову, её глаза, полные боли и мольбы, искали ответ в его лице, но находили лишь тень его собственных ран.

Стив покачал головой, его лицо исказилось от усталости и чего-то, что было похоже на сожаление. Он смотрел в огонь, будто пытался найти там утешение, но видел лишь отражения прошлого:

— Не знаю, Искорка. Может, это просто природа всех нас — людей, пони, кого угодно… Стремиться к власти, разрушать то, что не можем понять или удержать. Или, может, это судьба, от которой не уйти. В моём мире я видел, как всё повторяется — войны, потери, надежды, что гаснут в один миг. И здесь, похоже, такая же история. — Он замолчал, а его пальцы сжали копьё так сильно, что металл скрипнул под его хваткой.

Рэйнбоу стиснула зубы, её крылья затрепетали, а голос стал резким, полным гнева и боли:

— Это нечестно, Стив! Мы не такие, как те, о ком ты говоришь! Мы всегда боролись за мир, за всех, кто нуждался в нас! А теперь… теперь всё рушится, и я не хочу верить, что мы бессильны! — Её глаза сверкнули, а грива качнулась, когда она мотнула головой, отгоняя отчаяние.

Стив посмотрел на неё, его взгляд был тяжёлым, но в нём мелькнула искра тепла:

— Да, нечестно. Но жизнь редко играет по правилам. Мы будем бороться, Рэйнбоу, потому что иначе всё, что вы строили, потеряет смысл. И я не хочу, чтобы это было зря. — Он замолчал, огонь отразился в его глазах, и в них зажглась слабая, но живая надежда.

Лес окружал их плотным кольцом теней, и его тишина была неестественной, словно мир затаил дыхание перед ударом судьбы. Костёр трещал, выбрасывая искры в багровое небо, что нависало над ними, как кровавый полог, полный немых угроз. Свет пламени дрожал на лицах троих, выхватывая из мрака их черты: измождённые, напряжённые, отмеченные печатью боли. Холод багровой ночи пробирался под одежду, кусал кожу, заставляя невольно сжиматься, но Искорка уже не замечала этого — её слёзы хлынули потоком, неудержимым и яростным, как река, что прорвала плотину. Она всхлипывала, её грудь вздымалась от судорожных рыданий, а копыта дрожали, впиваясь в мягкую землю, оставляя на ней следы её отчаяния. Слова рвались из неё, резкие, полные муки, словно крик, что отражался от стволов деревьев и растворялся в ночи:

— Но… но в Эквестрии… мы же… мы не такие! — Её голос ломался, дрожал, каждое слово было пропитано горечью и неверием. — Мы — дружба, гармония, свет… как это могло случиться? Как мы дошли до такого? Почему наш мир… почему он стал таким чужим, таким страшным? — Она подняла взгляд, её глаза, полные слёз, блестели в отсветах костра, и в них читалась мольба, почти детская, ищущая хоть крупицу надежды.

Рэйнбоу обняла её ещё крепче, её крылья, дрожащие от напряжения, сомкнулись вокруг подруги, словно щит, что мог укрыть её от мира, рушащегося вокруг. Её собственные глаза наполнились слезами, но в них горела смесь гнева и нежности — буря чувств, что рвалась наружу. Она наклонилась к Искорке, её грива упала на её лицо, а голос, хоть и дрожал от сдерживаемых эмоций, оставался тёплым и твёрдым, как луч солнца, пробивающий тучи:

— Искорка, послушай меня. — Она сжала её чуть сильнее, её перья мягко коснулись её шерсти, пропитанной слезами. — Мы найдём выход. Мы всегда находили, и сейчас не сдадимся. Ты не одна, слышишь? Я здесь, с тобой, и я не дам этому кошмару сломать нас. — Она замолчала на миг, её дыхание сбилось, и она добавила тише, почти шёпотом: — Мы сильнее этого. Мы должны быть сильнее. Вместе мы справимся, как всегда справлялись.

Но Искорка лишь глубже уткнулась лицом в её крыло, её слёзы текли неостановимо, пропитывая перья и оставляя на них тёплые, солёные следы. Её тело сотрясалось от тихих, надрывных всхлипов, и она не могла ответить — горло сжалось, словно в тисках, а слова застревали, растворяясь в боли. Она прижималась к Рэйнбоу, ища в её тепле укрытие от воспоминаний, что жгли её разум, от образов крови и криков, что преследовали её.

Стив молча смотрел на них, сидя у костра, и его сердце сжималось от их боли, но он давно научился прятать свою тоску за бронёй цинизма. Его пальцы сжимали древко копья, лежащего рядом, так сильно, что костяшки побелели, а лицо исказила горькая усмешка — холодная, почти ледяная, как ветер, что гулял между деревьями. Он втянул воздух сквозь зубы и заговорил, его голос, низкий и резкий, прорезал тишину, как удар клинка:

— Не важно, какой мир, Искорка. Люди, пони — какая разница? — Он бросил на неё взгляд, и его глаза сверкнули в свете костра, полные усталости и скрытой муки, что он не позволял себе признать. — Дай только повод, развяжи руки, и даже самый добрый станет мясником. Война не щадит никого. Она всегда была кровавым дерьмом, и всегда будет. — Он чуть наклонился вперёд, его тень дрогнула на земле, и добавил, понизив голос: — Ты можешь плакать, можешь кричать, но это ничего не изменит. Если не готова убивать, тебя убьют. Таков закон, и он не спрашивает, веришь ты в него или нет.

Искорка затихла, её слёзы текли медленнее, оставляя мокрые дорожки на щеках, что блестели в отсветах огня. Её тело всё ещё дрожало, прижатое к Рэйнбоу, и она уткнулась глубже в её крыло, словно оно могло спрятать её от слов Стива, от правды, что резала её сердце. Её голос, слабый и едва слышный, пропитанный безнадёжностью и страхом, вырвался из-под пера:

— Я… я не хочу верить… но я видела это… видела своими глазами… — Она сглотнула, её горло сжалось от нового всхлипа, и она продолжила, почти шёпотом: — Пони, которых я знала… они убивали друг друга. Кровь текла по камням, крики рвали воздух… Я видела, как всё, во что я верила, рушилось, и я ничего не могла сделать… — Её слова оборвались, и она замолчала, лишь дрожь её тела выдавала, как глубоко её ранила эта память.

Стив кивнул, его взгляд поднялся к небу, где багровые тучи клубились, словно предвестники новой беды, что ждала их впереди. Он знал, что никакие слова не смягчат её боль, но правда была единственным, что он мог ей дать — холодной, тяжёлой, как камень. Он медленно поднялся с бревна, его ботинки захрустели по сухим листьям, и его голос, хриплый, но твёрдый, прозвучал как приказ, эхом отдавшись в ночи:

— Отдыхайте. Завтра новый день, и нам нужно быть на ногах. — Он сделал паузу, глядя на них, и добавил тише, почти устало: — Слёзы не остановят того, что грядёт. Силы — вот что нам нужно. Так что набирайтесь их, пока есть время.

Он отошёл от костра, его тень вытянулась за ним, длинная и тёмная, как призрак прошлого, что следовал за ним по пятам. Копьё лежало в его руке, холодное и тяжёлое, его острие блестело в отсветах пламени, готовое к бою. Лес шептался вокруг, листья шелестели, словно оплакивая рухнувший мир, а Стив смотрел в темноту, чувствуя, как его сердце бьётся в ритме войны — ритме, что не отпускал его ни в его мире, ни в этом. Его шаги затихали вдали, но тяжесть его слов осталась висеть в воздухе, смешиваясь с дымом костра и холодом ночи.