МойФанфик

Тишина, что накрыла площадь Понивилля, была не просто отсутствием звуков — она была живой, густой, почти материальной. Она давила, заставляя сердце биться чуть медленнее, будто в ожидании чего-то неизбежного. Светящийся знак лунного месяца, выжженный на ладони Стива, пульсировал в этой тишине, испуская мягкое, бледно–голубое призрачное сияние. Оно дрожало, словно живое, отбрасывая тонкие, мерцающие тени на лица пони, застывших вокруг, и на деревянные столы, уставленные остатками праздничной еды. Фонарики, подвешенные над площадью, покачивались на лёгком вечернем ветру. Их тёплый, медовый свет дрожал, как пламя свечи, но не мог пробить эту сгустившуюся, почти осязаемую серьёзность, что повисла в воздухе. Цветные бумажные гирлянды, натянутые между столбами, казались теперь неуместными, слишком весёлыми для этой внезапной, тревожной паузы.

Воздух всё ещё хранил ароматы праздника: сладковатый запах ванильных кексов, оставленных на тарелках, лёгкий шлейф цветущих яблонь, что росли за околицей, и терпкий, свежий дух скошенной травы, устлавшей площадь мягким ковром. Но эти запахи, такие уютные и привычные, теперь казались далёкими, чужими, будто принадлежали другому времени, другой реальности, которую эта тишина безжалостно вытеснила. Ветерок, прохладный, и чуть влажный, шевелил траву под копытами пони, приносил с собой слабый шелест листвы с ближних деревьев и редкие, приглушённые звуки — скрип тележки где-то вдалеке, далёкий лай собаки, шорох крыльев ночной птицы. Всё это растворялось в тишине, словно капли дождя в глубоком озере, не оставляя следа.

Пони вокруг замерли, их взгляды впились в метку, он даже почувствовал давление, от которого по спине пробежала дрожь. Пинки Пай, обычно радостная, застыла, как статуя. Её розовая пышная грива, всегда напоминавшая клубничный зефир, поникла, потеряв свой объём, а широкая, неизменная улыбка, которая могла растопить даже самое холодное сердце, исчезла, сменившись растерянным, почти детским удивлением. Уши Пинки дрогнули и опустились, а её голубые глаза, обычно искрящиеся весельем, теперь казались тусклыми, будто кто-то задул свечу внутри неё.

Искорка стояла чуть поодаль. Её фиолетовая грива слегка растрепалась от ветра, а рог слабо мерцал, выдавая внутреннее напряжение. Блокнот, который она всегда держала магией, с глухим стуком упал на траву, подняв крошечное облачко пыли. Она судорожно наклонилась, пытаясь поднять его магией, но фиолетовое сияние вокруг рога мигнуло и погасло. Её глаза, обычно горящие любопытством и жаждой знаний, расширились. В них мелькнула смесь изумления и страха, а дыхание стало неровным, прерывистым, как будто она забыла, как правильно дышать. 

Рарити, всегда такая утончённая и изящная, ахнула, её фиолетовая грива колыхнулась. Этот звук разнёсся по площади, эхом отразившись от деревянных столов и каменной мостовой, и на мгновение показалось, что он разорвал тишину, но она тут же сомкнулась снова, ещё плотнее, ещё тяжелее. Глаза Рарити, подёрнутые дымкой тревоги, блестели, а её длинные ресницы дрогнули, словно она сдерживала слёзы или пыталась осмыслить увиденное. Её изящная осанка чуть пошатнулась, и она инстинктивно поправила гриву дрожащим движением.

Эппл Джек стояла чуть ближе к центру площади. Она нахмурилась и сжала челюсти так сильно, что на скулах проступили твёрдые линии, а взгляд стал суровым, почти непроницаемым. Но в глубине её зелёных глаз было видно беспокойство — едва заметное, которое она тут же попыталась скрыть, выпрямив спину и расправив плечи, пытаясь забыть, что она видела. Её копыта слегка вдавились в землю, оставив слабые отпечатки, и было видно, как она борется с желанием что-то сказать, но пока молчит, сжимая губы в тонкую линию.

Рэйнбоу Дэш зависла в воздухе. Она скрестила передние копыта на груди, стараясь выглядеть небрежно, как и всегда, но её уши нервно дёрнулись, а радужная грива слегка растрепалась, выдавая напряжение, которое она не могла скрыть. Её бирюзовые глаза сузились, она бросила быстрый взгляд на Стива, затем отвернулась, словно не хотела, чтобы кто-то заметил, как её самоуверенность дрогнула. Но ветер, играющий с её гривой, унёс этот момент слабости, и она снова выпрямилась в воздухе, стараясь казаться такой же дерзкой, как обычно.

Флаттершай, прячась за своей длинной розовой гривой, прижала уши к голове и опустила взгляд в траву, её хрупкие плечи задрожали, как листья на ветру. Её глаза, большие и мягкие, уже блестели от слёз, которые она не могла сдержать, и она чуть слышно всхлипнула, прикрыв рот копытом. Крылья, обычно аккуратно сложенные, слегка раскрылись, дрожа. Она смотрела куда-то вниз, в зелёную траву, усыпанную мелкими белыми цветами, словно искала там укрытие, спасение от этого знака, который нарушил её тихий, спокойный мир.

Жеребята — Скуталу, Свити Белль и Эппл Блум — столпились чуть поодаль, их быстрый, взволнованный шепоток нарушал тишину, как шелест листвы на ветру. Скуталу тыкала копытом в сторону Стива, её оранжевые крылья трепетали от возбуждения, а глаза горели любопытством, ярким и неугасающим. Её голос, звонкий и чуть хрипловатый, то и дело срывался на высокие ноты, когда она шептала подругам свои догадки. Свити Белль, с её аккуратной белой гривой, прикусила нижнюю губу, её голос дрожал, когда она отвечала сестре, но в её глазах сиял тот же восторг, смешанный с лёгким страхом. Эппл Блум, нахмурившись, топнула копытом по земле, оставив маленький след в траве, её акцент проступил сильнее, когда она что-то горячо доказывала подругам. Её золотистый бант в гриве качнулся, и она выпрямилась, будто хотела показать, что не боится, хотя её уши чуть подрагивали. Они переглядывались, стараясь выглядеть смелее.

Стив всё ещё держал руку поднятой, чувствуя, как по спине пробежал холодный липкий пот, стекая вниз тонкой струйкой и оставляя неприятный след на коже. Знак на его ладони пульсировал, словно второе сердце, каждый его толчок отдавался в груди глухим, тяжёлым эхом, которое он не мог игнорировать. Он не понимал, что это значит, не знал, откуда это взялось, но взгляды пони, их молчаливое изумление, их напряжённые позы — всё это давило на него, как каменная плита, медленно опускающаяся на плечи. Он медленно опустил руку, пальцы дрогнули, но сияние не угасло — оно продолжало мерцать, отбрасывая холодные отблески на его потёртую тельняшку, выцветшую от времени, и рваные штаны, которые едва держались на поясе, потрёпанные и заношенные. Его взгляд скользнул к центру площади, где стояли Луна и Селестия, возвышаясь над толпой, словно две статуи из древних легенд, высеченные из мрамора и звёзд. Их лица были серьёзны, почти суровы, губы сжаты в тонкие линии, но в глазах мелькало что-то ещё — тревога, удивление, может быть, даже тень страха. Луна чуть кивнула, её звёздная грива качнулась, и этот жест, едва уловимый, показался Стиву ответом на немой вопрос, которым Селестия прожигала её взглядом. Они знали больше, чем говорили, и эта мысль кольнула его.

Селестия сделала шаг вперёд, её золотые подковы мягко коснулись каменной мостовой, и звук — лёгкий, но отчётливый, как звон хрустального бокала, — разнёсся в тишине, словно капля, упавшая в стоячую воду, оставляя за собой слабую рябь. Её радужная грива струилась за ней, переливаясь оттенками заката — розовыми, как лепестки дикой розы, золотыми, как солнечные лучи на закате, голубыми, как глубины далёкого моря, — и двигалась, будто живая, подчиняясь невидимому ветру. Её рог сиял мягким, тёплым светом, который казался живым, пульсирующим в такт её дыханию, и этот свет отражался в её глазах — глубоких, золотистых, полных мудрости и силы, но сейчас подёрнутых лёгкой дымкой тревоги. Искорка, опомнившись, поспешила за ней, её копыта застучали по камням, оставляя за собой слабый шлейф пыли, который тут же оседал на траву. Блокнот, наконец поднятый магией, снова завис в воздухе, перо дрожало в фиолетовом сиянии её рога, царапая бумагу с лихорадочной скоростью, словно она боялась упустить хоть слово, хоть деталь. Они остановились в шаге от Стива, и Селестия наклонила голову, её длинная шея изогнулась с грацией лебедя, а глаза внимательно, почти пронизывающе изучали знак на его руке. Её взгляд не был враждебным, но в нём чувствовалась властность, спокойная и непреклонная, от которой у Стива пересохло в горле, а язык прилип к нёбу.

— Луна, подойди, — тихо позвала она, её голос был мягким, мелодичным, как журчание ручья, но нёс в себе скрытую нотку приказа, от которой невозможно было уклониться. Она не отрывала глаз от ладони Стива, её зрачки сузились, словно она пыталась разглядеть что-то за пределами видимого, что-то, скрытое в этом мерцающем символе.

Луна шагнула вперёд, её тёмно-синяя фигура казалась почти призрачной в свете фонариков, которые отбрасывали на неё тёплые, золотистые блики. Её звёздная грива качнулась, и крошечные искры, вплетённые в неё, словно созвездия на ночном небе, замерцали, отбрасывая сияние на камни площади и траву под её копытами. Она остановилась рядом с сестрой, её глаза — тёмные, как безлунная ночь, но с мягким, тёплым отблеском, как звёзды в глубине космоса, — скользнули по Стиву, оценивая его, затем вернулись к Селестии. Та зашептала, её голос стал низким, почти неслышным, и Стив уловил лишь обрывки фраз, которые падали в тишину, как листья с осеннего дерева: «…невозможно… эта магия… пророчество?» Каждое слово было тяжёлым, как камень, брошенный в бездонный колодец, оставляя за собой рябь вопросов, на которые у него не было ответов. Луна нахмурилась, её тонкие брови сдвинулись, а во взгляде читалась тревога, и...Надежда? Сомнение? Стив стиснул зубы, опуская руку, пальцы сжались в кулак, но сияние знака пробивалось даже сквозь них, как свет сквозь щели в старых ставнях. Ему не нравилось, когда о нём говорили, как о загадке, которую нужно разгадать, как о сломанной машине, которую нужно починить. Но он чувствовал, что выбора у него нет — эти пони, с их магией и их властью, держали его судьбу в своих копытах.

Селестия выпрямилась, её осанка стала ещё более величественной, как у королевы, принимающей решение, которое изменит всё. Когда она заговорила, её голос стал громче, но сохранил ту же мягкость, подкреплённую властной уверенностью, которая заставляла слушать, даже если ты не хотел:

— Стив Картер, расскажи нам всё. Кто ты? Из какого мира ты прибыл? Как ты получил этот знак? — Её слова были простыми, но в них чувствовалась сила, как в ветре, что гнёт деревья, не ломая их.

Стив вздохнул, потирая шею ладонью, шершавой от мозолей и старых шрамов. Толпа всё ещё глазела на него, их взгляды жгли кожу, как раскалённые иглы, а жеребята, несмотря на расстояние, пялились с открытыми ртами, шепчась и тыча копытами, их голоса доносились до него обрывками: «…человек… метка… круто!» Давление нарастало, сжимая грудь, как тиски, и он бросил быстрый взгляд на Селестию, затем на Луну, чьи глаза не отрывались от него, глубокие и непроницаемые. Он буркнул, стараясь скрыть раздражение за привычной грубостью, которая всегда была его щитом:

— Слушайте, мэм, я расскажу. Но, может, уберёте мелких? Это не для детских ушей. — Его голос был хриплым, чуть надтреснутым, как старое дерево, готовое треснуть под напором ветра.

Скуталу тут же вскинулась и громко заверещала:

— Эй! Мы не мелкие! Мы хотим знать! Это же нечестно! — Она топнула копытом.

Эппл Блум поддержала подругу, оставив в траве глубокий отпечаток копыта:

— Да! Это же круто! Человек с меткой! Мы не уйдём, пока не узнаем! — Её золотистый бант подпрыгнул, и она выпрямила спину, будто готовясь к бою.

Свити Белль кивнула, её большие зелёные глаза сияли, а голос дрожал от волнения, но в нём слышалась искренняя мольба:

— Пожалуйста, можно остаться? Мы будем тихими, обещаем! Ну пожалуйста! — Она сжала копыта перед собой, её белая грива качнулась, и она посмотрела на Стива с такой надеждой, что он невольно отвёл взгляд.

Но Эппл Джек, стоявшая ближе всех к жеребятам, нахмурилась и шагнула к ним, её шляпа качнулась, когда она скрестила передние копыта на груди. Её тон был строгим, но в нём чувствовалась забота, как у старшей сестры, которая знает, что делает:

— А ну, хватит спорить! Вам пора домой, и точка. Это не игрушки, ясно? Пойдёмте, живее! — Она подтолкнула их, собирая в кучу, как пастух овец, её копыта мягко, но настойчиво направляли жеребят к ближайшему дому. Скуталу ворчала, её крылья трепетали в знак протеста, Эппл Блум что-то бурчала себе под нос, а Свити Белль бросила на Стива последний, полный разочарования взгляд, но они подчинились, топая копытами по траве. Скуталу обернулась напоследок, её глаза сверкнули обидой, и Стив пожал плечами, не находя слов для ответа. Он не хотел их расстраивать, но и не хотел, чтобы они слышали то, что он собирался сказать.

Стив откинулся на спинку стула, стоявшего у стола, его потёртая форма сползла с плеч, ремень опять ослаб, и он почувствовал, как ткань натянулась на коленях, грозя порваться в любую секунду. Толпа пони смотрела на него, их ожидание было почти осязаемым. Он провёл рукой по волосам, влажным от пота, глубоко вдохнул, втянув прохладный вечерний воздух, пропитанный запахом травы, цветов и слабым дымком от угасающих фонариков, и начал говорить. Его голос был хриплым, но твёрдым, каждое слово вырывалось с усилием, как будто он вытаскивал его из глубины, из того места, куда он давно спрятал всё, что хотел забыть:

— Ладно. Меня зовут Стив Картер. Тридцать восемь лет… хотя, похоже, теперь двадцать. Я был военным инженером, армия США. Двадцать лет службы. Ирак, Афганистан, Сирия. — Он замолчал, его взгляд упал на стол, где лежали недоеденные кексы, их крем размазался по тарелкам, а яркие посыпки блестели в свете фонарей, как разноцветные звёзды. Он смотрел на них, но видел другое — песок, кровь, обугленные остовы машин. — Мой мир… он не такой, как ваш. Там нет магии, нет говорящих пони, нет этого… — Он махнул рукой вокруг, указывая на площадь, гирлянды, столы, улыбающиеся лица, которые теперь смотрели на него с тревогой и шоком. — Там война. Постоянная. Взрывы, кровь, смерть. Я чинил танки, разминировал дороги, вытаскивал людей из-под огня. Но больше терял, чем спасал. Гораздо больше.

Он говорил медленно, слова падали, как камни, тяжёлые и острые, каждый слог нёс в себе груз воспоминаний, которые он давно пытался зарыть, спрятать, сжечь. Он продолжил свой рассказ, тон, сначала ровный, стал ломаться, когда он погрузился в прошлое:

— Я родился в маленьком городке в Техасе. Обычная жизнь — школа, работа на ферме у деда, пыльные дороги и жара, от которой пот течёт ручьями. Но я хотел большего. В восемнадцать записался в армию. Думал, это мой билет в большой мир. Оказалось, это билет в ад. Первая командировка — Ирак, 2003-й. Мне было девятнадцать. Мы ехали по пустыне, солнце жгло так, что металл танков раскалялся, обжигая руки даже через перчатки. Песок был везде — в глазах, в лёгких, в еде. А потом начались взрывы. Мины вдоль дорог, самодельные бомбы, снайперы за каждым углом. Я чинил технику, вытаскивал ребят из горящих машин, слушал, как они кричат, пока их тела горели заживо. Иногда я успевал. Иногда — нет.

Он замолчал, его пальцы сжались вокруг края стола, дерево скрипнуло под его хваткой. Он вспомнил Джека Мюррея, своего первого напарника. Джек был громким, высоким, с заразительным смехом, который разносился над лагерем, даже когда все устали до чёртиков. Они вместе пили тёплое пиво, спорили о футболе, чинили двигатели под палящим солнцем. А потом Джек наступил на мину в Багдаде. Взрыв был быстрым, резким, как хлопок, а потом — тишина. Стив видел его лицо, искорёженное, с пустыми глазами, видел, как кровь смешивается с песком, превращая его в грязь. Он кричал, звал медиков, но было поздно. Джек умер у него на руках, и этот смех, этот проклятый смех, до сих пор звучал в его ушах, вырывая его из сна по ночам.

— Афганистан был хуже, — продолжил он, его голос стал тише, но в нём появилась горечь, как привкус пепла. — Горы, холодные ночи и талибы, которые стреляли из-за каждого камня. Я научился разминировать дороги, находить ловушки. Спасал людей, сколько мог. Но терял больше. Мария Гонсалес… она была снайпером. Тёмные глаза, серьёзная, но с улыбкой, которая грела, как солнце. Мы шутили, что она видит дальше всех нас. В Кандагаре её подстрелили. Пуля в шею. Я тащил её к медпункту, три километра через пыль и камни. Её кровь текла по моим рукам, горячая, липкая, я чувствовал, как она уходит. Она умерла, глядя на меня, и я ничего не мог сделать. Ничего.

Его голос дрожал, но он стиснул зубы, заставляя себя продолжать. Он рассказал о городах, разорванных бомбами, где вместо домов стояли обугленные скелеты зданий, а улицы были завалены обломками — кирпичами, кусками металла, осколками стекла, что хрустели под ботинками. О детях, худых и молчаливых, которые прятались за развалинами, их глаза были пустыми, как у стариков, а руки дрожали, когда они просили еду. О том, как запах пороха и гари стал для него привычным, как воздух, как он перестал замечать крики, стоны, как война выжгла его изнутри, оставив лишь пепел, цинизм и пустоту, которую он заполнял грубостью и сарказмом.

— Последний день… Сирия. Я был в самолёте, направлялся домой в Штаты. Мы летели низко, над пустыней. А потом — взрыв. Возможно, противовоздушная ракета, ну или просто рванула какая-то хрень, которую загрузили в транспортник. Всё закружилось — огонь, дым, обломки. Я помню, как меня раздавило, как металл врезался в тело, как тьма накрыла меня. Я умер. Должен был умереть. — Он поднял руку, показывая знак, который всё ещё мерцал, как звезда, упавшая с неба. — А потом очнулся тут. В ваших руинах. Молодой, с этой штукой на руке. Не знаю, как. Не знаю, почему. Вот и вся моя чёртова история.

Тишина на площади стала тяжёлой, как свинец. Пони молчали, их глаза были полны шока, непонимания, ужаса. Флаттершай, стоявшая у края толпы, всхлипнула, её грива закрыла лицо, а слёзы капали на траву, оставляя тёмные пятна, которые тут же впитывались в землю. Её хрупкие крылья дрожали, она сжалась в комок, будто хотела исчезнуть, её дыхание стало прерывистым, а копыта подгибались от боли, которую она чувствовала в его словах. Рэйнбоу Дэш, всё ещё зависшая в воздухе, отвернулась, её крылья дрогнули, и Стив заметил, как она смахнула слезу копытом, быстро, украдкой, стараясь скрыть это от других. Её лицо, обычно такое дерзкое и уверенное, теперь было напряжённым, губы сжались в тонкую линию, а глаза блестели, выдавая бурю внутри.

Пинки Пай застыла, её грива поникла, потеряв весь свой объём, а глаза, всегда искрящиеся весельем, наполнились печалью, глубокой и неподдельной. Она смотрела на Стива, но словно не видела его, её взгляд был где-то далеко, в мире, которого она не могла понять. Искорка смотрела в свой блокнот, но перо не двигалось, её копыто дрожало, а губы беззвучно шевелились, будто она искала слова, которые могли бы объяснить, осмыслить, упорядочить этот хаос. Её рог слабо мерцал, но магия не приходила, и она опустила голову, её грива упала на глаза, скрывая слёзы, которые она не хотела показывать.

Рарити прижала платок к глазам, её плечи вздрагивали, а дыхание стало прерывистым. Её изящество, её грация — всё это рухнуло под тяжестью услышанного, и она выглядела потерянной, её глаза блестели от слёз, которые она пыталась скрыть за платком. Эппл Джек сняла шляпу, стиснув в копытах, её лицо было каменным, но в глазах блестели слёзы, которые она не позволяла себе пролить. Она смотрела на Стива с суровой нежностью, как на брата, которого нужно поддержать, но не знала, как это сделать.

Луна, стоявшая рядом с Селестией, опустила взгляд, её уши поникли, а звёздная грива слегка потускнела, будто её магия отозвалась на эту боль, эту тьму в его словах. Селестия медленно кивнула, её лицо оставалось непроницаемым, как маска, но глаза выдавали тревогу, глубокую и искреннюю, которая пряталась за её спокойствием. Она заговорила, её голос был мягким, но твёрдым, как луч света, пробивающий тьму:

— Спасибо, Стив. Твоя история… она трогает нас всех. Мы не знали, что такое возможно. Пойдём, нам нужно обсудить твой знак. В стороне, чтобы не тревожить других.

Стив вздохнул, потирая шею, его пальцы наткнулись на старый шрам, который он давно перестал замечать. Он не хотел больше разговоров, не хотел их жалости, их взглядов, но выбора не было. Он поднялся, но край формы зацепился за стол, ткань затрещала, и рукав оторвался, обнажив плечо, покрытое бледными рубцами — следами пуль, осколков, ожогов. Штаны треснули по шву, повиснув лохмотьями, и он замер, чувствуя, как щёки горят от стыда. Рарити ахнула, её копыто взлетело к губам, а голос задрожал от ужаса и сочувствия:

— Ох, дорогой! Это… катастрофа! Твоя одежда… это просто немыслимо! Как ты мог ходить в таком?! — Её глаза расширились, она шагнула вперёд, но остановилась, её платок затрепетал в копытах, а в голосе смешались жалость и возмущение.

Стив махнул рукой, срывая остатки куртки с плеч. Тельняшка, потёртая, но целая, осталась на нём, штаны держались на честном слове, и он бросил лохмотья на землю, пробормотав с усталым раздражением, которое не могло скрыть его смущения:

— Чёрт с ней. Всё равно не мой размер. Носил, что дали.

Толпа зашепталась, их голоса слились в тихий гул, как шум далёкого моря, но он уже шёл за Селестией, которая направилась к краю площади. Луна, Искорка и Рэйнбоу Дэш присоединились, их копыта стучали по траве, оставляя за собой едва заметные следы, которые тут же терялись в полумраке. Селестия остановилась в тихом уголке, где свет фонариков не доставал, и тени ложились густо, как чернила, обволакивая их фигуры. Она повернулась к Стиву, её грива струилась, как закат, переливаясь в полумраке оттенками розового, золотого и голубого, и заговорила, её голос был серьёзным, почти торжественным, как древний гимн:

— Этот знак… он невозможен. Лунный месяц — атрибут Луны, принцессы-аликорна. Никто другой не может его носить. Это её магия, её сущность. — Её глаза сузились, она посмотрела на руку Стива, и в её голосе мелькнула нотка удивления, смешанная с тревогой.

Стив посмотрел на ладонь, знак мерцал, как звезда, упавшая в его руку, холодный и чужой. Он пожал плечами, и цинизм, старый и привычный, прорвался в его голосе, хриплом и резком, как звук рвущейся ткани:

— Возможен, невозможен — мне плевать. Факт есть факт. Кто-то нарисовал мне эту хрень, и она не стирается. Вопрос — что с этим делать? Я не подписывался на ваши загадки.

Луна шагнула ближе, её тёмная фигура казалась ещё выше в тенях, её глаза встретились с его, и в них мелькнула смесь тревоги и тепла, как звёздный свет в ночи. Её голос был мягким, но в нём чувствовалась глубина, как в шёпоте ветра в лесу:

— Это не просто знак, Стив. Это часть меня. И, возможно, часть тебя. Мы должны понять, как это связано.

Искорка открыла было рот, её рог засветился, готовый выпустить поток вопросов, но Селестия подняла копыто, останавливая её. Она посмотрела на Стива, затем на Луну, и кивнула:

— Ты будешь обучаться магии. С Луной. Она поможет тебе понять этот знак и его силу. Это единственный путь.

Стив замер, его брови поползли вверх, а рот приоткрылся в немом удивлении. Магия? Обучение? С пони? Абсурд этого дня, этого мира, этой ситуации перевалил за все мыслимые пределы, и он не выдержал. Смех — хриплый, усталый, почти безумный — вырвался из его груди, как воздух из пробитого колеса, и он рухнул на траву, раскинув руки в стороны. Небо над ним сияло, звёзды мигали, как насмешливые глаза, глядя на него сверху, и он пробормотал, глядя в них, его голос дрожал от изнеможения и горького веселья:

— Чёрт, это уже слишком. Просто… добейте меня, и дело с концом. Я сдаюсь.

Луна наклонилась над ним, её грива коснулась его плеча, мягкая и прохладная, как ночной ветер, и её голос, мягкий, но с лёгкой насмешкой, прозвучал рядом, почти у самого уха, как шёпот звёзд:

— Не так быстро, Стив. Это только начало.