МойФанфик

Стив пришёл в себя, ощущая под спиной мягкую, чуть влажную траву. Прохлада луга пробиралась сквозь тонкую хлопковую рубашку, что сменила его привычную броню, обнимая кожу приятным холодком. Он неподвижно лежал, словно боясь спугнуть этот миг покоя, и медленно приоткрыл глаза. Веки дрогнули, открывая перед ним вечернее небо — широкое, бескрайнее, расписанное багровыми и золотыми мазками заката, будто художник пролил краски на холст. Лёгкий ветерок, напоённый ароматом свежескошенной травы и далёких полевых цветов, коснулся его лица, мягко скользнув по щекам, очищенным от липкой крови и едкой гари. Боль, что ещё недавно раздирала его бок и простреливала ногу в той проклятой библиотеке, отступила, растворилась в воздухе этого странного места, оставив лишь слабое эхо — лёгкое покалывание, как отголосок старых ран. Умиротворение, давно забытое, редкое, словно гость из другой жизни, окутало его тёплым покрывалом. Он позволил себе просто лежать, глядя вверх, где первые звёзды робко прокалывали небесную ткань мерцающим, слабым светом, напоминая о надежде, что он похоронил в глубине души уже давным-давно.

Глубокий вдох наполнил лёгкие чистым воздухом — свежим, лёгким, без металлического привкуса смерти, что преследовал его в бою. Грудь поднималась ровно, без хрипов и спазмов, что так часто терзали его в последние дни. Руки, освобождённые от тяжести копья, расслабленно лежали вдоль тела, пальцы невольно перебирали мягкие стебли травы, пока потёртые джинсы тихо шуршали при каждом лёгком движении. Этот луг, залитый мягким светом угасающего дня, казался слишком живым, слишком спокойным для мира, где кровь лилась реками, а крики раздирали ночную тишь. Стив прикрыл глаза, позволяя ветру ласкать лицо, и пробормотал, его голос был хриплым, но на удивление умиротворённый:

— Если это конец, то он, чёрт возьми, не так уж плох.

Он остался лежать ещё несколько минут, впитывая тишину — редкий дар в жизни, полной звона клинков, рёва войны и стонов умирающих. Ветер мягко шевелил траву, напевая тихую мелодию, а закат медленно угасал, уступая место сумеркам. Но инстинкты, отточенные годами выживания, не позволили ему забыться в этом покое. Стив медленно поднялся, движения его были осторожными, будто он ожидал, что этот мир рассыплется, как мираж под пальцами. Джинсы натянулись на коленях, светло-серая рубашка, слегка помятая, зашуршала под порывом ветра. Он огляделся, взгляд — острый, цепкий, привыкший выхватывать угрозы из мрака — скользнул по простору луга. Трава, сочная и зелёная, колыхалась волнами, словно море, а вдали, на вершине невысокого холма, одиноко темнела скамейка. Её деревянный силуэт вырисовывался на фоне заката, и на ней сидел кто-то — фигура, смутно знакомая, но такая невозможная, что сердце Стива болезненно сжалось, а дыхание замерло в горле.

Он шагнул вперёд, кроссовки мягко впечатывались в траву, оставляя за собой еле заметные следы на серебристой росе. С каждым шагом фигура становилась чётче, и, подойдя ближе, он остановился как вкопанный. Дыхание сбилось, глаза расширились от шока, а пальцы невольно сжались в кулаки. На скамейке сидел Джек Мюррей — его старый друг, чьё лицо, иссечённое шрамами, и лёгкая насмешливая усмешка остались такими же, какими он их запомнил в тот чёртов день в Ираке. Тогда мина разорвала Джека на куски, оставив Стива одного в облаке пыли, крови и оглушающей тишины. А теперь Джек сидел здесь, в выцветшей армейской футболке и потёртых штанах, глядя на закат. В руке он держал сигару, дым от которой поднимался тонкими спиралями, растворяясь в вечернем воздухе. Джек повернулся, его карие глаза — тёплые, с искоркой насмешки — встретили взгляд Стива, и он заговорил низким голосом, с привычной насмешкой, будто ни годы, ни даже сама смерть не смогли его изменить:

— Ну, привет, старик, — он кивнул на скамейку, усмешка стала шире, а сигара тлела меж пальцев. — Присаживайся. Закат тут чертовски хорош, не находишь?

Стив, всё ещё ошеломлённый, рухнул на скамейку, рубашка зашуршала, а кроссовки оставили влажные следы на траве. Он смотрел на Джека, на это до боли знакомое лицо, и разум отказывался принять реальность. Слова вырвались сами, хриплые, дрожащие от неверия:

— Джек... ты же... ты мёртв, чёрт возьми! — Он сглотнул, горло пересохло, глаза предательски заблестели, а пальцы впились в край скамейки. — Я сам лично видел, как тебя разнесло в той грёбаной операции. Какого хрена ты здесь? И где, мать твою, я сам?

Джек хмыкнул, сделал долгую затяжку, дым сигары закружился в воздухе, словно призрак прошлого, и ответил, его тон был спокойным, с привычной насмешливой ноткой:

— А ты сам, похоже, тоже не в лучшей форме, а? — Он прищурился, окинув Стива взглядом, и добавил, чуть серьёзнее: — Расслабься, старик. Сядь нормально, полюбуйся закатом. Поболтаем ещё, времени хватает.

Стив покачал головой, горькая усмешка искривила губы, но он всё же откинулся назад, прислонившись к спинке скамейки. Взгляд его скользнул к горизонту, где багровые и золотые полосы сливались в мягкую дымку. Они сидели молча, лишь треск сигары Джека да шёпот ветра нарушали тишину. Умиротворение этого места проникало в Стива, медленно смягчая ту боль, что он носил в себе, как старую рану. Мысли невольно унеслись к Луне — к её словам о любви, что резали его сердце острее любого клинка, к её боли, что он чувствовал почти физически. Он вспомнил Искорку — её непоколебимую веру в гармонию, в него самого, несмотря на весь этот ад. Рэйнбоу — её дерзость, её слёзы, что она скрывала, улетая с Элементами Гармонии, и крик, полный отчаяния, что до сих пор звенел в ушах. И Фларри — её тёплую, наивную улыбку, что всё ещё, спустя столько времени и событий, была для него маяком в этом бесконечном мраке.

Минуты текли медленно, ветер шевелил траву, а закат медленно угасал, уступая место сумеркам. Джек, сделав очередную затяжку, повернулся к нему, глаза его, тёплые, но с оттенком какой-то неосязаемой мудрости, блеснули в свете уходящего дня. Он заговорил с лёгкой насмешкой:

— Ну что, Стив, какие планы? — Дым вырвался изо рта, сигара тлела, и он добавил, ухмыльнувшись: — Ты всегда был упрямым сукиным сыном. Так что дальше-то собираешься делать?

Стив пожал плечами, пальцы его задумчиво теребили край рубашки, взгляд не отрывался от заката. Он нахмурился, слова вырвались, хриплые и задумчивые:

— Чёрт его знает, Джек. — Он замолчал, глаза сузились, и продолжил, чуть тише: — Для начала наконец ответь где я вообще? Что это за место? И что, мать твою, вообще происходит?

Джек хмыкнул, выпустил дым, что закружился в воздухе, и ответил, с ноткой глубины:

— Это что-то вроде перекрёстка, старик. Место между светом и тьмой, между жизнью и смертью, между... Ну, в общем, общую суть ты уловил. — Он взглянул на Стива, усмешка его стала мягче, но в глазах мелькнула тень грусти. — Ты ведь здорово влип в той библиотеке, да? Но тут у тебя выбор. Можешь пойти со мной — туда, где тихо, где нет ни войны, ни крови, ни этого бесконечного дерьма. Или вернуться обратно, в тот ад, и довести всё до конца.

Стив замер, взгляд его впился в закат, где багровые полосы таяли в золоте. Сердце сжалось, а мысли закружились, как осенние листья на ветру. Он вспомнил Луну — её ледяные сапфировые глаза, что могли заморозить душу, и едва уловимое тепло её голоса, когда она призналась ему в любви в той злополучной библиотеке. Её боль, её одиночество, что он видел в каждом движении её крыльев, в каждом шорохе её гривы, и в том самом взгляде, когда он сорвал с неё маску, были как нож в его груди. Он думал об Искорке — её упрямой вере в него, в то, что он может быть лучше, чем просто солдат. Вспомнил Рэйнбоу — её решимость, её крик, полный ярости и слёз, когда она улетала с Элементами, зная, что оставляет его на верную смерть. И Фларри — её свет, её невинность, что он поклялся защищать, даже если это будет стоить ему всего. Стив сжал кулаки и ногти впились в ладони, оставляя красные полумесяцы. Он обещал им всем — Искорке, Рэйнбоу, Фларри — вернуть гармонию, остановить войну. Но покой, что предлагал Джек, манил его, как звезда в ночи, обещая конец боли. Он чувствовал, как его шрамы ноют под рубашкой, как каждая рана кричит о том, чтобы он сдался. И всё же голоса его новых друзей — их надежда, их вера — держали его, как нити, что не дают упасть. Он вдохнул глубже, ветер холодил его лицо, а закат угасал, уступая место сумеркам. Решение далось ему тяжело, но он знал, что должен вернуться. Ради Искорки, ради Рэйнбоу, ради Фларри. Ради Луны — той, что он всё ещё надеялся спасти.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем он махнул рукой, словно окончательно отгоняя последние сомнения, кивнул сам себе и поднялся, повернувшись к другу.

— Я возвращаюсь, Джек, — голос Стива звучал твёрдо, но в его глазах, блестящих решимостью, промелькнула тень боли. Он сжал кулаки, ощущая, как грубая ткань рубашки впивается в кожу. — Я обещал Искорке, что мы сможем всё исправить. Её взгляд, полный веры в меня, до сих пор горит перед глазами и я не могу её подвести. И Рэйнбоу... она всегда была рядом, даже когда я сам в себя не верил. Её крик — ярость и слёзы вперемешку — до сих пор эхом отдаётся в ушах. Я не оставлю её одну.

Он замолчал, и его мысли унеслись к Луне. Перед глазами возникли её сапфировые глаза — холодные, но с едва уловимым теплом, которое она открыла ему в той проклятой библиотеке, признавшись в любви. Её боль, её одиночество, что сквозили в каждом её слове, ранили его сильнее любого клинка.

— А с Луной... — голос Стива дрогнул, в нём смешались тоска и тревога. — С ней всё сложно. Она стала Найтмер Мун, как её называют, и мне искренне больно за то, во что она превратилась. Но я люблю её, Джек, и я хоть сто раз сдохну, но вытащу её из этой бездны.

Джек молчал, его лицо оставалось непроницаемым. Стив горько усмехнулся и покачал головой.

— Знаешь, в нашем мире меня бы давно заклеймили чокнутым зоофилом за эту хрень с признанием в любви пони, — сказал он, и его губы искривились в ироничной гримасе. — Но здесь... здесь они не просто пони. Они стали словно частью меня самого.

Джек хмыкнул, сигара тлела в его пальцах, и он улыбнулся — легко и тепло. Он поднялся, хлопнул Стива по плечу, тон его был низким, но полным дружеского тепла:

— Ты и вправду всё тот же упрямый сукин сын, Картер, как я и сказал. — Он кивнул в сторону, противоположную закату, где тьма сгущалась, как чёрное море. — Выход там. Удачи тебе, Стив. Не облажайся.

Закат растекался по небу, как пролитая краска, окрашивая траву в багряные и золотые тона. Дым от сигареты Джека поднимался тонкими спиралями, растворяясь в воздухе, словно воспоминания, которые Стив так долго пытался забыть. Его кроссовки захрустели по сухой траве, когда он сделал шаг в темноту, но голос Джека, хриплый и тёплый, остановил его, будто невидимая рука легла на плечо.

— Стив, постой-ка, — сказал Джек, выпуская дым, который закружился в вечернем свете, как призрачный танец прошлого. Его силуэт вырисовывался на фоне угасающего солнца — высокий, чуть сутулый, с усталой мудростью в каждом движении. — Не вини себя за смерти. За мою, Этана, Марии… всех остальных. Война — это не твоя ноша, старик. Мы все знали, на что шли. Ты рвал жилы, чтобы вытащить нас, но не всё в наших руках. Иногда приходится отпустить — не для них, а для себя.

Слова Джека упали тяжело, как камни в тихую воду, разбивая поверхность сомнений, что грызли Стива изнутри. Его сердце сжалось, будто в кулаке, а в горле встал ком. Он повернулся, глядя на друга, и в его глазах, блестящих от слёз, что он не позволял себе пролить, отразился последний луч заката. Боль, копившаяся годами, рвалась наружу, но в голосе Джека было что-то — не просто утешение, а разрешение жить дальше.

— Ты не понимаешь, Джек, — тихо начал Стив, его голос дрожал, как натянутая струна. — Я вижу ваши лица каждую ночь. Слышу ваши голоса. Если бы я был быстрее, если бы я… — Он замолчал, сжав кулаки, словно пытаясь удержать ускользающее прошлое.

Джек шагнул ближе, положив руку ему на плечо. Его пальцы, огрубевшие, сжали ткань рубашки Стива с неожиданной силой. 

— Послушай меня, — сказал он, и в его тоне смешались строгость и забота. — Ты не бог, Картер. И не дьявол. Ты человек, Стив. Мы все делали выборы, и не все они были правильными. Но ты здесь. А это значит, что у тебя есть шанс идти дальше. Не ради нас, а ради того, кем ты ещё можешь стать.

Стив опустил голову, его дыхание сбилось. Слова Джека проникали в него, как тепло костра в холодную ночь, медленно размывая ледяной панцирь вины. Он кивнул — медленно, тяжело, будто сбрасывая груз с плеч. Когда он поднял взгляд, в его глазах была не только боль, но и искры решимости, слабые, но живые.

— Спасибо, Джек, — выдохнул он, и в этих словах было больше, чем благодарность. Это был поклон — другу, войне, прошлому. — Ты даже не представляешь, как мне это нужно было услышать. Я обещаю… мы ещё увидимся, старик, когда наконец время окончательно придёт. И я основательно подготовлюсь к этому моменту.

Джек улыбнулся — криво, по-своему, с той самой хитринкой, что всегда делала его Джеком. 

— Увидимся, непременно. И раз уж ты решил подготовиться, не забудь притащить с собой хорошей выпивки. — Он хлопнул Стива по спине, и этот жест, простой и тёплый, стал последним мостом между ними.

Стив повернулся и пошёл прочь, его шаги становились твёрже с каждым метром. Тени сгущались, но закат всё ещё горел на горизонте, как обещание нового дня. Луг, скамейка и силуэт Джека остались позади — не как бремя, а как тихое воспоминание, которое он унёс в сердце. Это был его окончательный выбор: простить себя и шагнуть вперёд, к новой жизни и новому началу.