МойФанфик

Ночь накрыла лес, словно чёрное покрывало, тяжёлое и душное, будто тьма вознамерилась раздавить последние искры света, что ещё теплились в этом измученном, истерзанном мире. Костёр потрескивал, жадно вгрызаясь в сухие ветки, и его оранжевое пламя металось, отбрасывая длинные, изломанные тени на стволы деревьев. Кроны, покачиваясь под порывами холодного ветра, шептались между собой, точно оплакивали былую Эквестрию — ту, что осталась лишь в памяти, в днях, когда смех и магия ещё не уступили место крови и пеплу. Стив стоял на невысоком холме, чуть в стороне от лагеря, его силуэт вырисовывался на фоне неба, где багровый закат сражался с наступающей ночью. Горизонт разрезала резкая черта: с одной стороны — умирающее солнце, цепляющееся за последние мгновения дня, с другой — звёздное полотно, холодное и безмолвное, над которым бледная луна висела, точно глаз давно забытого божества, равнодушно взирающего на хаос внизу. Он смотрел на этот странный, почти зловещий переход, и уголок его рта дрогнул в горькой, едва заметной усмешке.

Спускаясь с холма, он шагал медленно, будто каждый шаг требовал от него неимоверных усилий. Его тяжёлые ботинки опускались на землю, усыпанную опавшими листьями, и каждый раз раздавался глухой, гнетущий стук, словно сама земля отвечала ему эхом усталости. Листья, сухие и ломкие, шуршали под ногами, их хрупкий треск сливался в тревожный шёпот, будто они перебирали старые тайны или предрекали беду, что затаилась где-то впереди. Ветер налетал порывами — холодный, резкий, почти злой, — подхватывал эти листья и кружил их в воздухе, заставляя танцевать хаотичный, призрачный вальс. В этом движении было что-то зловещее, словно тени прошлого поднимались из земли, чтобы напомнить ему о том, что он пытался забыть.

Подойдя к костру, он замер, словно не решаясь нарушить хрупкую тишину этого места. Огонь горел ярко, но неровно — пламя трещало, шипело, выбрасывая искры, что тут же гасли в холодном воздухе. Его языки извивались, как живые, то вздымаясь вверх, то опадая, отбрасывая дрожащие отблески на поляну. Эти блики света играли на траве и деревьях, создавая тени, что метались, словно души, потерявшие покой. В этом мерцающем свете он поднял взгляд на Рэйнбоу Дэш и Искорку. Они спали, тесно прижавшись друг к другу, их тела сливались в единое целое, как будто только так они могли укрыться от бесконечной тьмы, что обступила их со всех сторон, словно хищник, ждущий своего часа. Их гривы — яркая радуга и глубокий фиолетовый — слегка колыхались от слабого дыхания, и в этом движении было что-то трогательно-живое, почти болезненно хрупкое. Лица, даже во сне, несли на себе отпечатки войны: боль, изнеможение, страх, что въелся в каждую черту. Искорка вздрагивала, её маленькие копыта подёргивались в судорогах, будто она бежала от невидимых врагов в своих кошмарах, а Рэйнбоу, обняв её крылом, дышала ровно, но её нахмуренные брови выдавали внутреннюю бурю, тревогу, что не отпускала её даже в этом коротком забытьи.

Стив медленно опустился на бревно, что лежало у костра, его движения были тяжёлыми, словно он нёс на плечах невидимый груз. Он положил копьё себе на колени, и его пальцы, огрубевшие от битв, машинально сжали древко. Холод металла под ладонями был знакомым, почти утешительным, но не мог заглушить того, что творилось внутри. Его взгляд упал на Искорку, и в этот момент что-то в его груди сжалось — остро, болезненно, как удар ножа. Её страдания пробивали его броню, ту самую, что он выстроил за годы войны, сильнее, чем он мог себе позволить признать. Он видел, как этот мир ломает её — день за днём, рана за раной. Её светлая душа, некогда сиявшая надеждой и теплом, тускнела, угасала, словно свеча на ветру. "Она не выдержит этого," — подумал он, и эта мысль пронзила его, точно остриё в грудь, оставляя за собой жгучую боль и холодный страх. — "Её нужно вытащить отсюда. Куда угодно — в Лас-Пегасус, в Кристальный Город, в любое место, где нет этой проклятой тьмы, этой бесконечной бойни." Он кивнул сам себе, едва заметно, но твёрдо, словно ставил точку в этом решении, и лёг на землю рядом с костром, подложив руку под голову. Тепло пламени лизало его кожу, мягко касалось лица, но не приносило облегчения. Сон не шёл — вместо него в голове вихрем кружились воспоминания: кровь, что лилась рекой в его родном мире, крики, что до сих пор звенели в ушах, резкие и пронзительные, как звон стали, и мрачное предчувствие, что впереди их ждёт лишь новая боль.

Он лежал, глядя в багровое небо, где тучи клубились, тяжёлые и зловещие, словно предвестники новой беды. Его сердце колотилось тяжело, каждый удар отдавался в груди, как молот по наковальне, и он заговорил сам с собой, его голос был хриплым, усталым, почти потерянным в треске костра:

— Чёрт возьми, даже здесь нет покоя. Везде одно и то же — кровь, что заливает землю, смерть, что дышит в затылок, боль, что вгрызается в душу. И я… я не могу их спасти. Ни там, в том аду, что был моим домом, ни здесь, в этом чужом мире.

Он повернул голову, его взгляд снова упал на Искорку и Рэйнбоу. Их сон был тревожным, полным теней прошлого, но они всё ещё дышали, всё ещё держались. "Может, хоть их я смогу уберечь," — мелькнула мысль, слабая, но тёплая, как искра, что тлеет под слоем пепла. Он заговорил снова, шепча слова в темноту, обращаясь к ним, хотя знал, что они не услышат:

— Я вытащу вас отсюда, девочки. Обещаю вам. Куда угодно — в Лас-Пегасус, в Кристальный Город, лишь бы вы жили и снова могли улыбаться как раньше. Я же положу конец этому хаосу.

Он закрыл глаза, пытаясь отогнать тьму, но она не отступала. Вместо сна он лежал, слушая, как трещит костёр, как шёпот ветра вплетается в этот звук, чувствуя, как тяжесть войны давит на него, словно камень, что нельзя сбросить. Но он не сдастся — не сейчас, когда от него зависят те, кто ещё цепляется за свет в этом мраке.

Ночь раскинула над лесом своё тяжёлое, бархатное покрывало, и тишина, что царила вокруг, казалась не просто обманчивой, а живой, дышащей, словно зверь, затаивший дыхание перед броском. Её нарушали лишь редкие шорохи — слабый шелест листвы да треск веток в костре, чьё пламя металось, отбрасывая на поляну дрожащие отблески. Свет выхватывал из мрака корявые силуэты деревьев, и в этом мерцании всё казалось зыбким, почти призрачным, как сон, что вот-вот обернётся кошмаром. Внезапно тишина раскололась — резкий, отрывистый шорох, словно удар хлыста, прорезал воздух. Звук шёл от мешка, небрежно брошенного в тени у корней старого дуба. Стив среагировал мгновенно, будто пружина, что долго ждала своего часа: он вскочил, рука сжала копьё с такой силой, что кожа на костяшках натянулась и побелела, а глаза — холодные, острые, как грань клинка, — впились в темноту, выискивая источник звука. Мешок дрогнул, ткань натянулась до предела, затрещала и наконец лопнула с глухим звуком, обнажая голову Дейбрейкер. Её шерсть, некогда алая и сияющая, точно расплавленное золото в лучах заката, теперь была покрыта коркой грязи и запёкшейся крови, что темнела на ней, как пятна на рваном знамени. Грива, что раньше пылала ярче солнечной бури, теперь едва тлела — угасающие угли, затоптанные в золе, чьё слабое свечение терялось в тенях. Она втянула воздух через ноздри, что раздулись, как у загнанного зверя, и её взгляд, тяжёлый, горящий оранжевым огнём, остановился на Стиве. В этих глазах бурлила смесь ярости и боли — глубокой, почти звериной, как у существа, что чувствует близость конца, но всё ещё готово рвать и метать.

— Выпусти меня, жалкий смертный! — прохрипела она, и её голос, грубый, надтреснутый, словно треснувший колокол, всё ещё нёс в себе эхо былой мощи, точно яд, что сочится из давно зарубцевавшейся раны. — Сейчас же, или я испепелю тебя до костей, и твои вопли будут для меня слаще любого гимна!

Стив шагнул вперёд, и его губы искривились в саркастической ухмылке — хищной, почти звериной, как у волка, что почуял слабость добычи. Копьё в его руке поймало отблеск костра, сверкнув холодным металлом, и он заговорил, его голос сочился ядом, медленным и вязким, как смола:

— Надо было ударить тебя посильнее, императрица. Я рассчитывал, что ты проваляешься без сознания хотя-бы пару дней, но ты очнулась раньше. Видимо, твоя голова крепче, чем кажется на первый взгляд, — он сделал паузу, позволяя словам осесть, как пыль на старом камне, и добавил, чуть понизив тон, почти шепотом, но от этого ещё более угрожающе: — Или, может, это твоя гордость не даёт тебе нормально поспать.

Дейбрейкер зарычала, и этот звук — низкий, гортанный, полный ярости — вырвался из её груди, как раскат грома. Её рог вспыхнул слабым, дрожащим светом, будто искры, что пытаются разгореться на ветру, но пламя, что должно было обрушиться на Стива, лишь мигнуло и тут же угасло, словно задохнувшись в собственной беспомощности. Она ахнула, её глаза расширились, и в них мелькнул ужас — острый, режущий, как осколок стекла. Она снова попыталась призвать магию, напрягая всё своё существо, но сила не откликнулась, будто вытекла из неё вместе с кровью, что не так давно стекала по шерсти. Стив рассмеялся — коротко, резко, и этот звук, холодный и безжалостный, как лязг стали о камень, заставил её шерсть встать дыбом. Он поднёс копьё к её горлу, остриё блеснуло в свете огня, чуть надорвав кожу, и его слова тяжело упали, словно камни в бездонную пропасть:

— Твоё солнце теперь моё, Дейбрейкер. Оно светит для меня, а ты… Ты теперь никто. Так что, если не хочешь, чтобы я проткнул тебе глотку прямо здесь и оставил твою тушу гнить под этим дубом, заткнись и сиди смирно, как мышь.

Кровь текла с её шерсти, капая на землю медленными, тяжёлыми каплями, что тут же впитывались в почву, оставляя тёмные пятна, как следы какого-то мрачного ритуала. Её дыхание было тяжёлым, прерывистым, каждый вдох сопровождался хрипом, в котором смешались ярость и отчаяние — два огня, что пожирали её изнутри. Она дёрнулась, пытаясь вырваться из мешка, её тело напряглось, но Стив надавил сильнее, и остриё копья вонзилось в кожу чуть глубже, вырвав из неё сдавленный стон — короткий, полный боли, но всё ещё пропитанный вызовом. Её глаза, горящие, как угли в ночи, встретились с его взглядом, и в них вспыхнула ненависть — чистая, неистовая, как пламя, что не желает угасать даже под ливнем.

— Ты пожалеешь об этом, Стив, — прошипела она, и её голос дрожал, но в нём всё ещё звенела угроза, острая и холодная, как клинок, приставленный к горлу. — Я найду способ выбраться, и тогда я разорву тебя на куски, выжгу твои кости до углей, а твои вопли — о, они станут для меня сладчайшей песней, что будет звучать в моих ушах, пока я не устану от твоей агонии!

— Возможно, — ответил он, и его ухмылка стала шире, почти безумной, как у человека, что давно забыл, что такое страх, и теперь играет с ним, как с игрушкой. — Возможно, когда-нибудь ты и попробуешь. Но не сегодня, императрица. Сегодня ты — просто кусок мяса, зашитый в мешок, и я могу прикончить тебя одним движением — вот так, — он слегка шевельнул копьём, и остриё прочертило тонкую красную линию на её шее, заставив её вздрогнуть. — Так что лучше помолись своему солнцу, если оно ещё тебя слышит, и подумай, стоит ли тратить последние силы на пустые слова.

Внезапный шум вырвал Искорку и Рэйнбоу из тревожного сна. Они подскочили почти синхронно, их копыта с глухим стуком ударились о холодную землю, поднимая мелкие облачка пыли, что тут же растворились в ночном воздухе. Заспанные глаза, ещё затуманенные остатками сновидений, широко распахнулись, и в них плеснулась тревога, смешанная с острым, почти животным страхом. Их взгляды метнулись к Стиву, чья фигура вырисовывалась у костра в отблесках пламени, и к Дейбрейкер, чья голова торчала из разорванного мешка.

Искорка сделала неуверенный шаг вперёд, её копыта дрожали, оставляя едва заметные следы на влажной траве. Её рог слабо мигнул, испуская тусклый фиолетовый свет, но магия, обычно такая послушная, ускользнула, как песок сквозь пальцы. Она замерла, её тело задрожало, точно осенний лист, цепляющийся за ветку перед неизбежным падением. Грудь её вздымалась от учащённого дыхания, а в глазах, больших и блестящих, отражались языки пламени и тень смятения. Рэйнбоу, напротив, среагировала мгновенно: её крылья распахнулись с резким хлопком, перья встали дыбом, а взгляд стал острым, как лезвие кинжала. Она чуть наклонилась вперёд, инстинктивно заняв защитную стойку перед Искоркой, но в глубине её глаз сквозила та же тревога, что сжимала сердце её подруги.

— Стив, что тут творится? Что происходит? — выдохнула Искорка, её голос, хриплый и дрожащий, сорвался на высокой ноте. Она сглотнула, пытаясь унять панику, но слова вырывались сами собой, полные страха и усталости. — Это… это Дейбрейкер? Она очнулась? Почему она выглядит так? — Её взгляд метнулся к пленнице, и сердце сжалось от смеси ужаса и жалости.

— Да, чувак, что ты тут устроил? — бросила Рэйнбоу, её тон был резким, почти злым, как удар хлыста. Она стиснула зубы, её грива качнулась, когда она мотнула головой в сторону Дейбрейкер. — Почему она не в отключке? Ты же обещал что она очнётся не раньше чем через несколько дней! — Её ноздри раздулись, а крылья дрогнули, словно она была готова броситься в бой прямо сейчас.

Стив медленно обернулся к ним, не убирая копья от горла пленницы. Острый наконечник поблёскивал в свете костра, чуть дрожа от напряжения его руки. Его губы искривились в привычной саркастической усмешке, а в глазах мелькнуло что-то мрачное, почти весёлое, как у охотника, наблюдающего за поверженной добычей.

— Наша царственная гостья очнулась, — он кивнул в сторону Дейбрейкер, чья грудь тяжело вздымалась, а шерсть топорщилась от грязи и засохшей крови, — и тут же начала ныть, что её новый уютный домик из мешковины не соответствует её высоким стандартам. Представляете, она даже угрожала мне! — Он хмыкнул, и в его тоне сквозило мрачное веселье, словно он находил её беспомощность забавной. — Но, как видите, её угрозы теперь пусты, как и её магия. Она не сможет даже искру вызвать нормально, не то что устроить пожар.

Рэйнбоу фыркнула, а грива качнулась, когда она резко мотнула головой.

— Выруби её снова, Стив, и поскорее! — выпалила она, её голос дрожал от раздражения и тревоги. — Пока она не подпалила нам хвосты или не выкинула что похуже! Я серьёзно, чувак, эта тварь опасна, даже если ты думаешь, что она сломлена. — Она шагнула вперёд, её копыта впечатались в землю, а крылья распахнулись шире, готовые к действию. — Ты помнишь, что она сделала с Кантерлотом? С Понивиллем? Я не собираюсь ждать, пока она найдёт способ вырваться!

Стив пожал плечами, его движение было лёгким, почти небрежным, но в глазах застыла холодная, непреклонная уверенность. Он скользнул взглядом по Дейбрейкер, чьи глаза пылали бессильной яростью, и его лицо осталось бесстрастным, как камень.

— Она сейчас безобидна, как котёнок, лишённый когтей, — произнёс он, его голос был спокоен, но твёрд, как сталь. — Я забрал её силу ещё в Кантерлоте, вырвал её магию с корнем, оставив только эту жалкую оболочку. Так что расслабьтесь, она не сможет даже искру вызвать, не то что поджечь что-нибудь. — Он чуть наклонил голову, глядя на пленницу с холодным презрением. — Теперь она просто злобный комок шерсти, который может шипеть и скалиться, но не может укусить.

Искорка ахнула, её копыта дрогнули, и она шагнула ближе, почти споткнувшись о собственные ноги. Её глаза, полные смятения и страха, блестели в свете костра, а голос стал громче, пропитанный каким-то детским отчаянием.

— Стив, что ты имеешь в виду? Как ты забрал её силу? — Она запнулась, её рог снова слабо мигнул, но магия не откликнулась, и это лишь усилило её панику. — Это же невозможно! Магия — это часть её сути, её солнца, её… всего! Как ты мог это сделать? — Её голос сорвался, дрожащий и полный мольбы. — Пожалуйста, Стив, объясни, я не понимаю! Что произошло в Кантерлоте? — Она смотрела на него, её грудь вздымалась от учащённого дыхания, а в глазах стояли слёзы, готовые вот-вот пролиться.

Стив резко махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху, и его взгляд стал твёрдым, почти тяжёлым, как свинец, отрезая её вопросы с холодной решимостью.

— Это долгая история, Искорка, и не для этой ночи, — отрезал он, его слова упали, точно камни, брошенные в глубокий колодец, оставляя за собой гулкое эхо. — Тебе не нужно знать все детали, да и не время сейчас для долгих рассказов. Скажу просто: я нашёл способ выдернуть её магию, и сделал это. Теперь она — пустая оболочка, тень того, чем была. Без магии, без своего драгоценного солнца, без всего, что давало ей силу. — Он бросил взгляд на Дейбрейкер, чьё дыхание стало хриплым, а глаза пылали бессильной злобой, и добавил с лёгкой насмешкой: — Теперь она просто злобный комок шерсти, который может только шипеть и царапаться, но не навредить. Так что успокойтесь обе, она больше не угроза, по крайней мере пока.

Ночь сгущалась над поляной, её тьма была почти осязаемой, словно живое существо, что обволакивало лес, заглушая всё, кроме треска костра. Пламя металось, жадное и беспокойное, отбрасывая зловещие тени на стволы деревьев, что стояли вокруг, как молчаливые стражи. Ветер, холодный и резкий, проносился над землёй, шурша сухими листьями и унося с собой запах земли, смешанный с дымом и кровью. В этом напряжённом затишье Дейбрейкер вдруг зарычала — низкий, гортанный звук, полный ярости, разорвал тишину, как удар грома. Её глаза сверкнули оранжевым огнём, точно угли, раздуваемые ветром, и она рванулась вперёд, её тело напряглось, разрывая ткань мешка с хриплым треском. Но Стив не колебался ни мгновения: его рука, словно молния, метнулась к копью, и древко с размаху ударило её по голове. Удар был быстрым, точным, как выстрел, и звук металла, столкнувшегося с плотью, эхом разнёсся в ночи, отразившись от деревьев. Дейбрейкер рухнула обратно в мешок, её кровь брызнула на траву, тёмные капли заблестели в свете костра, а из горла вырвался хриплый, полный ярости вопль, что перешёл в сдавленный стон.

— Я убью тебя, мразь! — прохрипела она, её голос дрожал, слабел, но всё ещё был пропитан ядом, растворяясь в холодном воздухе. — Ты заплатишь за это, Стив! Я выжгу твою плоть, раздеру твои кости, и твоя смерть будет долгой, мучительной, такой, что ты будешь молить о конце! — Её глаза пылали, но в них мелькнула тень отчаяния, как у зверя, что чувствует ловушку, но всё ещё скалит клыки.

Стив наклонился к ней, так близко, что его лицо почти касалось её морды. Он чувствовал жар её прерывистого дыхания, пропитанного злобой, и видел, как её шерсть, некогда алая, как расплавленное золото, теперь была покрыта грязью и кровью, что стекала по её бокам. Его губы искривились в холодной, почти безумной усмешке, и он прошипел, его голос был ледяным, как зимний ветер, что режет кожу до кости:

— Я видел смерти страшнее, чем ты можешь вообразить, сука. В моём мире людей жгли заживо, пока их крики не превращались в хрип, рвали на части бомбами, пока от них не оставалось ничего, кроме месива, а кровь текла реками, пропитывая песок, пока он не становился красным. — Он сделал паузу, его глаза сузились, и в них мелькнула тень воспоминаний — тёмных, тяжёлых, как могильные плиты. — Ты — просто ещё одна тварь, которая думает, что может меня сломать. Но я стою, а ты валяешься в этом мешке, истекая кровью. Так что лучше замолчи, а то я заткну тебя навсегда.

Он выпрямился, его тень легла на Дейбрейкер, длинная и зловещая, как призрак, что следовал за ним всю жизнь. Бросив взгляд на Искорку и Рэйнбоу, он заметил их напряжённые фигуры, освещённые костром. Их глаза, полные тревоги и страха, блестели в темноте, а копыта всё ещё дрожали от внезапного пробуждения. Он смягчил тон, но в его голосе осталась непреклонная твёрдость, как у командира, привыкшего отдавать приказы:

— Ложитесь спать, обе. Завтра будет не легче, чем сегодня, а нам нужно быть на ногах. С этой тварью я сам разберусь, так что не лезьте.

Искорка смотрела на него, её глаза блестели от слёз, что она изо всех сил сдерживала, но они всё равно подступали, грозя пролиться. Её грудь вздымалась от тяжёлого дыхания, а копыта впились в землю, словно ища опору. Её голос, дрожащий и полный боли, вырвался из горла, слабый, но пропитанный отчаянием:

— Стив… ты становишься таким чужим, таким холодным, — она сглотнула, её слова ломались, как тонкие ветки под ветром. — Я боюсь, что эта война заберёт у тебя всё, что в тебе было хорошего, всё, что делало тебя… тобой. — Она замолчала, её взгляд упал на Дейбрейкер, а затем вернулся к Стиву, полный мольбы. — Ты был не таким, когда мы встретились. Ты был… добрым, несмотря на всё, через что прошёл, несмотря на твою грубость. А теперь я вижу, как ты становишься… как будто тьма, что в ней, — она кивнула на пленницу, — теперь живёт и в тебе. Пожалуйста, скажи, что я ошибаюсь.

Стив замер, её слова ударили его, как нож, вонзившийся в старые, незаживающие раны. На миг его лицо дрогнуло, но он быстро спрятал боль за привычной маской цинизма. Его губы искривились в горькой усмешке, и он заговорил, его голос стал тише, но жёстче:

— Добро не выживает в войне, Искорка. Я понял это там, где песок пропитывался кровью, где крики не смолкали даже в ночи, где люди теряли всё, что делало их людьми. — Он сделал паузу, его взгляд скользнул к костру, где пламя плясало, словно насмехаясь над его словами. — Здесь всё то же дерьмо, только вместо пустыни — ваш лес, а вместо автоматов — магия и копья. Если хочешь выжить, приходится становиться твёрже, холоднее. Иначе ты — просто ещё одно тело на земле. Так что спите, вам нужны силы. А я… я сделаю, что должен.

Рэйнбоу стиснула зубы, её крылья устало опустились, но она всё ещё смотрела на Стива с тревогой, смешанной с гневом. Её голос был резким, но в нём чувствовалась боль:

— Стив, ты не должен становиться таким, как она! — Она кивнула на Дейбрейкер. — Мы боремся за то, чтобы остановить это, а не чтобы стать такими же! — Она замолчала, её грудь тяжело вздымалась, и она добавила тише, почти умоляюще: — Не теряй себя, чувак. Мы… мы не хотим тебя терять.

Стив посмотрел на неё, и на миг в его глазах мелькнула тень чего-то тёплого, но она тут же исчезла, смытая холодной решимостью. Он кивнул, коротко и резко, и отвернулся к костру.

— Я ещё здесь, Рэйнбоу. Но война меняет всех. Спите. Завтра нам понадобится всё, что у нас есть.

Рэйнбоу вздохнула, её плечи опустились, и она мягко потянула Искорку обратно к костру. Они легли, прижавшись друг к другу, их шерсть блестела в свете пламени, а дыхание медленно выравнивалось, хотя тревога всё ещё витала над ними, как тень. Стив сел рядом, держа копьё наготове, его пальцы крепко сжимали древко, а взгляд был прикован к огню. Пламя отражалось в его глазах, но не согревало их — они оставались холодными, как сталь. Он чувствовал, как тьма сгущается вокруг, словно лес сам шептался о грядущей беде, и думал о том, как далеко зашёл этот мир — и он сам — в пропасть, из которой, возможно, уже не выбраться. Дейбрейкер лежала в мешке, её хриплое дыхание едва доносилось до него, но её ненависть всё ещё витала в воздухе, как ядовитый дым, напоминая, что война не закончена, и её цена будет только расти.