МойФанфик

Дядя был убит. Возня с экспертизой, бесконечные проверки, расспросы-допросы, снова проверки – вся эта кабинетно-бюрократическая волокита способна вывести из себя кого угодно. Что там говорить про тонкого и впечатлительного человека искусства, как любил величать себя дядя Красимир.

Больше всего, как мне показалось, его подкосил даже не сам грандиозный скандал, устроенный неизвестным «культурологом» на презентации. Окончательно его добил факт того, что в состав экспертной комиссии входил тот самый провокатор. Старичок с лицом безумного Эйнштейна недобро щурил свои глаза, которые так и пронзали полотно венгерского художника, будто пытались просверлить в холсте дыру и проверить, подлинник перед ними или бездарная подделка.

На очередное заседание дядя упросил пойти меня вместе с ним. Как он сам объяснил – для моральной поддержки. Наверное, просто уже не мог выносить их подозревающие чванливые лица.

Члены комиссии сидели за длинным столом как на экзамене в вузе, где единственным экзаменуемым был мой дядя. Главный предмет спора – картина «Двое» – стояла здесь же, подпёртая стопкой книг. Зачем её сюда приволокли я так и не понял, ибо ни разу за все часы дебатов никто и на полголовы к ней ни разу не повернулся. Кроме моего дяди, который смотрел на полотно со смешанными чувствами печали и обиды, будто это она была виновата в том, что он так ошибся. 

Всё заседание я сидел в углу и тупо смотрел прямо перед собой. Мне стоило огромных усилий не вытащить из кармана телефон и начать играть в каких-нибудь «Три в ряд» и прочую ерунду, которую суют в гаджеты ради банального убоя времени. Потому как слушать то монотонный бубнёж, то визгливые пафосные вскрики во благо мирового искусства я был не в силах.

Наконец эта казавшаяся бесконечной катавасия завершилась. Дядя встал с понурым видом и поплёлся из зала, будто совершенно забыв о моём существовании.

Члены комиссии, среди которых навряд ли были искусствоведы моложе 59 лет, чинно собрали свои бесконечные бумажки, попрятали их в видавшие виды чемоданчики и устремились к выходу. Картина, бывшая причиной спора, осталась стоять прислонённой к стопке книг. Председатель комиссии остановился у полотна и продолжил сверлить его глазами. Я чуть приблизился. Услышав мои шаги, он повернулся так резко, будто собирался засечь карманника.

- Видали? – прохрипел он, махнув рукой в сторону картины, - это одна из величайших загадок мирового искусства.

Я, не говоря ни слова, посмотрел на картину уже раз в пятнадцатый за всё время «знакомства» с ней. Луна как луна. Озеро как озеро. Сколько я таращился, никак не мог понять, где в ней этот пресловутый «изюм», заставляющий не самых глупых людей почитать её как величайшую в мире святыню.

- Вы тоже считаете, что это подделка…

Старичок посмотрел на меня со снисхождением опытного мастера, наткнувшегося на своей выставке на полного профана.

- Ни в коем случае! – с жаром возразил он, - это самый что ни на есть подлинник! Даже удивительно, что наш коллега так ошибся.

Глаза искусствоведа горели каким-то фанатичным огнём. Такой же огонь я наблюдал у моего дяди, когда он в порыве творческой эйфории распалялся в рассказах о приобретении картины. Мне стало немного не по себе, я снова перевёл взгляд на полотно.

Всё та же треснутая рама (трещина выглядела как глубокий шрам на белом дереве), всё те же луна, озеро и лес. Пейзаж, который за эти дни мне уже порядком надоел.

Проследив за моим взглядом, старичок ехидно зашептал:

- Вы зря считаете эту картину пустой банальщиной. В ней художник спрятал свои глубинные переживания, о которых он неоднократно писал в своих дневниках, найденных после его смерти… Эта работа словно гипнотизирует своими тайнами… Что вы видите?

- Луну, - ответил я, чувствуя себя ужасно глупо, - лес, озеро…

- Вы знаете, почему она называется именно «Двое»?

Я покачал головой. Понятия не имею (и не уверен, хочу ли иметь). Старичок, растолковав моё молчание по-своему, радостно затарахтел:

- Эта картина – о двойственности человеческой души, о её потаённых сторонах, о наших скелетах, которые мы прячем в самых отдалённых шкафах… Вы ведь знаете, что Ласло её не успел закончить?

Я повторил свой жест. Откуда мне всё это знать…

- Но вы ведь согласны, что от неё глаз нельзя отвести?

- Поймите, я не знаток искусства, - выдавил наконец я, - то, о чём вы говорите, для меня – тёмный лес. Я вижу здесь только луну и озеро. И всё.

На лице знатока современной живописи отразилось подлинное разочарование. Он, видать, только обрадовался, что нашёл благодарные «уши», а тут…

Расстроенно покачав головой, он посоветовал мне «больше читать об искусстве» и посетовал, как мало внимания ныне уделяется финансированию культуры, что всяким деятелям прекрасного только и остаётся, что валяться в ногах у сильных мира сего и выпрашивать жалкие гроши на очередной перформанс. Впрочем, я не особо вслушивался.

Старичок, ворча, уже ушёл, а я всё смотрел на это полотно. «Двойственность», говорите?

Мрачность и уныние пейзажа точно могли вызвать не восхищение, но чувство затаившейся опасности. Будто кто-то стоит за твоей спиной и пристально молча наблюдает. Мне даже почудилось, что висящая в небе луна с неясным страхом вглядывается в равнодушные тёмные воды озера. Если она чем и может «загипнотизировать», то только этими штампами, додуманными зрителем самолично. Я тряхнул головой, понимая, что слишком много думаю о совершенно не стоящей этого картине, и побрёл прочь.

Этаж уже опустел – время было далеко за пять вечера. Все уже разошлись. Свет в коридоре погасили, и его затянуло тенями.

Уйти далеко мне было не суждено. Уже дойдя до входной двери, я вдруг понял, что оставил в кабинете свой смартфон. Обнаружил я это чисто случайно, сунув руку в пустой карман джинсов. Чертыхнувшись и мысленно вздохнув с облегчением (ладно, хоть не на полпути домой опомнился!) я резко повернул назад на глазах у почти задремавшего охранника и побежал на этаж.

Первое, что я увидел, рванув дверь кабинета – фигуру в чёрном капюшоне. Человек стоял ко мне спиной. В руках у него была картина «Двое».

Признаться, в первый момент я перетрухнул до полусмерти. А ну как он выхватит нож или откроет стрельбу? С них станется, с этих сумасшедших воров…

Неужели это тот самый?! Он, о ком рассказывал дядя?..

Чёрный при виде меня, видимо, перепугался не меньше моего. Он ломанулся прямо на меня, замахнувшись тяжёлой рамой. Я пригнулся, пытаясь закрыть голову, и вдруг как кстати вспомнил про лежащий в кармане электрошокер.

Такого вор не ожидал.

Молния резко заискрила, он заорал и выпустил картину, которая с грохотом рухнула на пол. От боли вор заверещал голосом, который показался мне смутно знаком.

Я сдёрнул капюшон и обомлел, увидев всклокоченные волосы.

- Вы?! – вырвалось у меня.

Передо мной был тот самый «Эйнштейн». Поверх своего старого пиджака он натянул длинную куртку не по размеру, чтобы его не опознали. Он был смертельно бледен и вид имел совершенно жалкий и беспомощный.

- Пожалуйста! – пискнул он, подняв руки как при сдаче, - я вам всё объясню!

Я предупреждающе поднял руку с зажатым в ней шокером. При виде искры он испуганно шарахнулся в сторону.

- Я заклинаю вас, не зовите никого! Не говорите, что это я! – запричитал он. Дрожащими руками он бережно поднял картину с пола, забыв, как воинственно размахивал ею минуту назад, напрочь забыв о «мировом шедевре».

- Не звать? Да вы с ума сошли…

- Вы не понимаете! – залепетал «Эйнштейн», понизив голос.

- Ну конечно! Вы оклеветали моего дядю, чтобы без помех стырить картину?

- Да вы что?! – «Эйнштейн» чуть не плакал, заламывая руки, - вы все обмануты. Я пытаюсь спасти вас.

Я так и не опустил руку. Что он несёт, чёрт бы его побрал?!

Не сводя с меня застывшего взгляда, тот продолжил:

- Пожалуйста, поверьте мне. Эту картину следует спрятать как можно скорее. Никто не должен больше с ней контактировать.

- Да объясните вы толком! – рассердился я. Ненавижу людей, нагоняющих туману.

- Вы разве не знаете?.. Это полотно проклято…