МойФанфик

Своё слово – быть на презентации – я всё-таки сдержал. Хотя ну очень хотелось его нарушить.

Честно говоря, мне мало удовольствия доставляет лицезреть толстые по циркулю лоснящиеся физиономии местных толстосумов, выбившихся в «элиту» только по недоразумению или за счёт устранения более талантливых, но менее удачливых конкурентов, а также их многочисленных замов, зам-замов и девочек непонятного мне назначения в дорогих пиджачках. Куда более бесячи разве что искусствоведы и прочие культурологические отбросы, начинающие охать и ахать при виде любой незамысловатой мазни и рассыпаться в словесных упражнениях, дабы показать свою осведомлённость.

Дядя был прав – в Центральной галерее был такой аншлаг, как будто объявили о бесплатной раздаче дорогих смартфонов. От галдежа и приветственных взвизгиваний недолго было закатить глаза и вылететь вон. Многие ценители искусства уже столпились вокруг выставленной картины, только лупы не доставали, рассматривая её так, словно пытались выяснить химический состав краски. Особо фанатичные даже норовили поскоблить поверхность, за что тут же получали по рукам от бдительных музейных работников.

Я сновал мимо гостей (внимания на человека с фотокамерой они обращали не больше, чем на паука в углу), время от времени делая снимки. Дядя Красимир, одетый с иголочки (один только светло-зелёный галстук на стоящем колом воротнике был дороже, чем весь мой комплект одежды из рубашки, джинсов и прошлогодних кед), радостно дёрнул меня за рукав и лукаво кивнул на толпу.

- Ну? Я что говорил?..

Дядя, торопясь, заявил, что новости о появлении картины «Двое» бегут впереди неё. В доказательство этого он, понизив голос, признался, что какой-то рьяный поклонник мастера Ласло пытался ночью проникнуть в его дом. А что целью была именно картина, он понял по поведению вора: вместо того, чтобы ломиться в кабинет, где в сейфе лежали ключи от банковской ячейки и иностранная валюта, налётчик целенаправленно пошёл к хранилищу, куда картину поместили на ночь. Причём вор ещё и закрасил все объективы камер чёрной краской, чтобы его не могли опознать.

Это известие потрясло и испугало меня. Хорошо, что при попытке вскрыть дверь хранилища, сработала сигнализация.

- Дядя, зачем ты вообще ввязался с этой картиной…

Но дядя Красимир был неумолим. Глаза его за тонкими стёклами очков горели фанатичным огнём.

- Это лишь доказывает, что я всё сделал правильно! Этой картине было суждено вернуться! А уж с какими приключениями мне пришлось везти её сюда сегодня…

- Что? Дядь…

Но я не успел закончить. Народу всё прибывало. В зал вошёл особенно толстый и важный меценат с растрёпанными в творческом, как ему, видимо, казалось, беспорядке волосами. Остальные собравшиеся тоже стройностью не отличались, но этот переплюнул их всех. В довершение картины в боковом кармане его пиджака поблёскивали золотом часы на цепочке. Он с самым серьёзным видом проследовал к центральной стене, где на видном месте уже висело полотно «Двое» - главное действующее лицо этого вечера.

Вокруг мецената запрыгали прихвостни, засуетились. Журналисты, чуть не сбивая присутствующих, кинулись к нему под ноги. Тут же материализовался поднос с шипящим шампанским в хрустальных высоких бокалах. Дядя, естественно, бросив меня, мигом юркнул к толстосуму, принялся юлить вокруг, рассыпаясь в приветствиях и поминутно кивая на висящую на стене картину. Меценат оценивающе оглядел полотно, поднял руку, потёр большим пальцем отражение луны в озере. На сей раз никто и не попытался сделать замечание – все сотрудники подобострастно молчали.

Я поправил тяжёлую фотокамеру, которая уже начала натирать мне шею. Хотелось выйти на воздух.

Меценат отвернулся от полотна и заговорил с дядей Красимиром касательно стоимости картины. Краем уха я слышал, как дядя называет совершенно баснословные суммы с девятью нулями, приправляя это всё красочными объяснениями ценности этого шедевра живописи. Меценат кивал со странной полуулыбкой на лице, видимо, высчитывая, честна ли это сумма, или дядя пытается его надуть. Идущий рядом с ним секретарь что-то торопливо застрачивал в планшет.

Я подошёл чуть ближе и очутился перед полотном. Должен же я наконец его сфотографировать…

Солнце, пробиваясь сквозь опущенные шторы на окне, падало прямо на луну. Она блестела нестерпимой ослепительной блямбой. Лес тоже незначительно преобразился, впитав золотые лучи. Только отражение её, покрытое морщинами, по-прежнему выглядело уродливым. Я поднял камеру и нажал на кнопку. Готово.

Только сейчас я заметил сбоку на раме глубокий порез. Вчера, насколько я помню, его не было. На мой негромкий вопрос сотрудник музея на ухо нашептал мне, что уже когда автомобиль моего дяди – роскошный паркетник из разряда «Лексусов» - подъезжал к музею, в него врезался самосвал, несущийся на красный свет. Незадачливый водила – старый дядька с длинными усами – клялся и божился, что-де авария произошла случайно, он точно жал на тормоз, но «КамАЗ» почему-то взбунтовался и втопил что было лошадиных сил. А картина от удара свалилась на пол иномарки, и рама её треснула. К счастью, дядя при этом не пострадал. Он больше за картину перепугался. Даже не за себя и не за свою баснословно дорогую тачку.

Наш разговор прервали громкие крики.

Вопил один из искусствоведов – он пришёл позже всех, на него и внимания уже почти никто не обратил, потому что прыгали, как дрессированные, вокруг толстосума. Но этот субъект явно заслуживал внимания. Среди всех остальных он выделялся своим возрастом (он явно был старше всех присутствующих) и одеждой как из прошлого века. Больше всего он напомнил мне знаменитое фото Эйнштейна – да, то самое, с выпученными глазами и высунутым языком – такие же стоящие торчком волосы и безумный взгляд.

- Кого вы пытаетесь обмануть, мошенники?! – пронзительно кричал он, тыча узловатым длинным пальцем в полотно, - подсовывать столь жалкие копии – значит оскорблять память маэстро!

Я с трудом удержался от фырканья. Тоже мне, нашли гения…

Дядя весь побледнел, метнулся к полотну. Не мог, не мог он, знаток мировой живописи двадцатого века, так ошибиться! Искусствоведы заволновались, начали протестовать, толстосумы кривили свои широкоскулые лица и бубнили под нос что-то недовольное. Некоторые ценители подскочили к «бунтарю», стали ему доказывать, что-де он не прав, однако перекричать его было невозможно. Этот визгливый голос перекрывал все голоса в этом зале.

- Куда вы спрятали оригинал, изверги? – кричал неизвестный, - а если он похищен, то почему вы скрыли это?.. Это преступление против мирового искусства, против нашего будущего!

Его визги возымели воздействие. Толпа заволновалась, загомонила. Искусствоведы подходили к картине, всматривались в неё, причитали и чуть ли не за голову хватались, как обычно изображают смятение карикатурные артисты провинциальных театров. Меценат похлопал губами, потом вдруг заявил, что намерен потребовать экспертизу. Дескать отдавать деньги за непонятную тряпку на досках вместо реального шедевра он не намерен. И я его прекрасно понимал. Я, повторюсь, не раскошелился бы и на оригинал.

Пока шум да дело, я вышел из галереи. Мне до ужаса хотелось спать.