МойФанфик

Воздух в коридоре за залом “ совет Пяти” был ледяным, словно выточенным из того же белого мрамора, что и стены. Шестилетняя Аэлария, прижавшись ухом к резной дубовой двери, чувствовала, как крупная дрожь пробегает по ее спине. Парчовое платье, такое нарядное, казалось сейчас колючим мешком. Она подслушивала. Это было строго-настрого запрещено, но шепот служанок о «серьезном совете» и хмурое лицо капитана Рона не давали ей покоя.

Голос за дверью прозвучал как удар топора по льду — грубый, привыкший рубить с плеча. Она узнала его — король Малахайда, Торгрим Мортэм.

— Довольно прятаться за старые договоры, Холан! — его рык заставлял дребезжать даже массивные двери. — Времена меняются. Мои рудники — становой хребет обороны Азамальта, а голос мой в твоем совете весит не больше, чем у захудалого барона! Пора пересмотреть расклад сил. Я требую реальной власти, а не почетного места за твоим столом!

Аэлария зажмурилась, представив себе огромного, темноволосого человека с глазами, как у раненого вепря. Сердце стучало где-то в горле.

Прозвучал голос отца. Спокойный, ровный, но Аэлария, знавшая каждую его интонацию, уловила в нем напряжение, как натянутую тетиву.

— Власть, Торгрим, не измеряется громкостью крика. Она измеряется ответственностью. Твои рудники кормят армии, которые защищают в том числе и твои границы. Этот баланс выверялся десятилетиями.

— Баланс? — Мортэм с силой плюнул на пол, и Аэлария ясно представила себе это. — Это не баланс, а удавка на шее Малахайда! Мы поставляем сталь, а ты раздаешь указы. Я устал просить. Пора диктовать условия.

Вперед выступил другой голос — сладкий, вкрадчивый, словно подтаявший мед. Король Гротема, Севик Варрик.

— Ваше Величество, позвольте внести ноту здравомыслия... — Аэлария представила себе полноватого, лукавого мужчину с вечной улыбкой. — Мой уважаемый коллега, возможно, излишне прямолинеен. Но он прав в одном — структура нашего союза... устарела. Единый закон — это прекрасно, но может быть, каждое королевство лучше знает свои нужды. Мы просим большей автономии в обмен на ту же верность. Символическую, разумеется.

Третий, молодой и резкий голос, просто бросил: — С Варриком согласен. Хватит держать нас на поводке. Это был Левиан Кроуфорд из Оулкана. Аэлария слышала, как он щелкает ногтями по эфесу кинжала — привычка, которую она замечала и раньше.

В ее животе зашевелилась тревога, холодная и липкая. Они как стая, — пронеслось в голове. Мортэм — тот, что рычит и бьет копытом. Варрик — тот, что подкрадывается сбоку. А Кроуфорд — молодой волк, что ждет команды вцепиться в горло.

Раздался скрест передвинутого тяжелого кресла. Отец встал. Аэлария почувствовала это даже сквозь дверь — воздух в зале застыл.

— Автономия, о которой вы просите, — это первый шаг к распаду, — Холан не повысил голос, но каждое слово падало, как камень. — И первый шаг навстречу степным псам с востока, которые только и ждут, чтобы растерзать нас поодиночке. Наш союз скреплен кровью. Кровью, что проливали наши отцы, стоя плечом к плечу. Не дайте ей пролиться напрасно.

Последняя фраза повисла в воздухе зловещим эхом. Аэлария услышала тяжелые, недовольные шаги — вассалы удалялись. Она отпрянула от двери и прижалась спиной к холодной стене, пытаясь перевести дыхание.

Когда дверь в коридор приоткрылась и вышел Холан, он не удивился, увидев ее. Его лицо, обычно светящееся улыбкой при виде дочери, было серым от усталости. Ему было всего тридцать два, но в этот момент он казался ей стариком.

— Папа? — ее собственный голос прозвучал пискляво и испуганно.

Он тяжело опустился на одно колено перед ней, чтобы быть с ней на одном уровне. Его пальцы, теплые и твердые, взяли ее за подбородок.

— Ничего, солнышко. Взрослые... иногда ссорятся.

— Они... плохие? — прошептала она.

Холан грустно улыбнулся, и в уголках его глаз залегла тень, которой Аэлария никогда раньше не видела.

— Не плохие. Испуганные. И жадные. А страх и жадность — яд для разума. Запомни это.

***

В гостевых покоях, отведенных Торгриму Мортэму, пахло дорогим вином и злобой. Мортэм швырнул тяжелый серебряный кубок в камин.

— Слышал?! «Кровь отцов»! — он был пунцовым от ярости. — Вечно он взывает к прошлому! Он думает, что его праведность и его проклятая магия дают ему право вечно указывать нам!

Севик Варрик, неспешно попивая вино, смотрел на него с насмешливой жалостью.

— Успокойся, Торгрим. От твоего крика стены не рухнут. Публичный спор с ним — игра в его поле. Он Верховный Король. У него законность. У него... наследие Каэлей. Открыто выступить — значит объявить войну не только ему, но и всем, кто до сих пор верит в этот старый миф. Мы станем изгоями.

— Так что же? Сложить лапки и смотреть, как он и его потомки будут вечно править нами? — прошипел Мортэм.

— Я сказал — «открыто», — Варрик поставил бокал, и его глаза блеснули. — Открытое противостояние армий — это громко, кроваво и... проигрышно для нас. Народ не поддержит мятежников. Но ведь для того, чтобы срубить дерево, не обязательно штурмовать его с боевым кличем. Можно подкрасться ночью с заточенным топором. Одного точного, молниеносного удара в самое сердце достаточно, чтобы могучий исполин рухнул, не успев даже понять, что происходит.

Левиан Кроуфорд мрачно ухмыльнулся, и его пальцы сжали эфес кинжала.

— Быстро и тихо. Пока они все вместе, под одной крышей. Пока они чувствуют себя в безопасности. Одна ночь может все изменить.

— Именно, — кивнул Варрик. — Зачем осаждать неприступную крепость, если можно в одну ночь перерезать тех, кто дает ей имя и душу? Без лидера, без сердца... эта крепость станет просто грудой камней, которую мы поделим по-братски.

— А магия Каэлей? А его семья?  — хмуро спросил Мортэм, наливая себе новую порцию вина.

— У него две дочери, — многозначительно сказал Варрик. — Наследница Ивара... и младшая. Та, что бегает с деревянным мечом и проводит дни в конюшнях. Не по-королевски. Вызывает... вопросы.  Даже у самого сильного мага есть слабость — он должен успеть среагировать, — сладко прошептал Варрик. — Внезапность, Торгрим. Вот наш главный союзник. Удар, нанесенный из-за угла в спину, не оставляет времени на заклинания.

— А Ротгрим? — встрял Кроуфорд. — Без Квинэля наш союз ничего не стоит. Его флот контролирует побережье.

— Хок Ротгрим упрям, как осёл, и ненавидит Каэлей не меньше нашего, — ответил Мортэм. — Он с нами. Его «болезнь» — лишь предлог, чтобы не являться на зов Холана и не вызывать лишних подозрений. Его флот блокирует побережье в нужный момент, чтобы ни одна чужая сила не вмешалась, пока мы... наводим порядок в столице.

Варрик поднял свой бокал.

— Значит, все идет по плану. Запомните. Сила Каэлей — в их единстве и традиции. Мы ударим и по тому, и по другому. Одной ночи хватит, чтобы переписать историю. Остальное — дело техники и верных людей внутри этих самых стен.

Трое мужчин чокнулись. В темноте за окном их тени на стене сплелись в одну уродливую, многоголовую тварь с поднятым топором. Заговор был заключен. 

***

Воздух в покоях Холана был густым от невысказанного. Тариэль разливала вино, и тонкая струйка алого дрожала в мерцающем свете камина, выдавая легкий тремор в её всегда уверенных пальцах. Звон хрусталя казался неестественно громким в тягостной тишине.

— Они становятся смелее, — её голос прозвучал приглушенно, будто она боялась разбудить спящие на ковре тени.

Холан стоял у огромного окна, спиной к комнате. Его плечи, обычно такие прямые под тяжестью королевской мантии, сейчас были чуть ссутулены. Он смотрел на огни Белого Города, раскинувшегося внизу, словно рассыпанные самоцветы. Но видел он, вероятно, не их, а тени, сгущающиеся между этими огнями.

— Торгрим всегда был грубым псом. Но раньше он хоть признавал руку, что его кормит, — тихо произнес Холан. — Теперь за ним тянется и Севик. А где сладкие речи Варрика, там уже припасен и яд.

— А Левиан? — Тариэль сделала глоток вина, пытаясь согреть внезапно похолодевшие пальцы. — Он сегодня почти не говорил. 

— Осторжен, — Холан повернулся, и огонь камина высветил глубокую усталость на его лице. Ему было всего тридцать два, но в этот миг он казался куда старше. — Молод. Неопытен. Не знает, на чью сторону встать. Но его молчание... оно красноречивее любой речи. Он ждет. И наблюдатель всегда опаснее крикуна.

Легкий шорох у двери заставил их обоих вздрогнуть