МойФанфик

Утро началось как всегда... с будильника. Он звенел так отчаянно, создавая звон в ушах и гул в голове. Хаюн, сквозь сон понимая, что сегодня воскресенье, а значит будильник она не ставила и ей никуда не нужно идти, повернулась на другой бок, закинув вторую подушку на голову. Наверное, Джиху решил проверить как она после вчерашней попойки. Но что ему не спится? У Ли Хаюн законный, между прочим, вытруженный в течение недели переработок, выходной. И пусть Чхве Джиху тоже отдыхает. Она перезвонит ему, когда проспится.

— Хаюн, отключи или ответь. Раздражает, — раздалось сонное хриплое мужское бормотание совсем рядом, окончательно заставившее проснуться.

Хаюн откинула подушку, осторожно, словно боясь оказаться застигнутой врасплох (куда уж больше), приоткрыла глаз, а затем резко распахнула оба, потому что не поверила тому, что разглядел один. Тем временем звонок прекратился сам.

— Джиху? — осознавая, что абсолютно без одежды, Хаюн потянула на себя одеяло, ошеломленно уставившись на лучшего друга, которого никак не должно было быть в её постели, тем более, как ей стало понятно по взгляду на его спину, голого. — Что ты здесь делаешь?

Мужчина приоткрыл один глаз с немым вопросом «Что значит «что»?». Действительно. Разве не видно? Спит. Вернее, спал, пока его не разбудили.

Но ни один из них не успел произнести и звука больше, как раздался новый звонок. Все так же, прикрываясь одеялом, прекрасно осознавая, что это её единственное укрытие от взгляда друга, Хаюн потянулась за телефоном. Принимая вызов, уселась поудобнее, подложив подушку и прислонившись к спинке кровати.

— Алло? Доброе утро, мам, — чуть не начала заикаться на последнем слове, потому что её взгляд направился на вторую половину кровати. Там все ещё неизвестно по какой причине лежал ее давний друг, сокурсник и «жилетка», подставляющий свое мужское плечо, когда ее очередная «вечная любовь» или «это тот самый навсегда» оказывались вне зоны действия сети или игнорировали звонки и сообщения, показывая всем своим видом, что любовь не вечна и не навсегда. И этот самый друг смотрел на нее с лёгкой улыбкой на губах, на лице отпечатались складки от подушки, а подтянутое обнаженное тело... едва прикрывало одеяло, которое Хаюн чуть окончательно не стянула своими телодвижениями за телефоном.

Пытаясь вспомнить, что произошло прошлым вечером и как она напилась до беспамятства, что позволила лучшему другу, которого никогда не собиралась выводить из френдзоны, оказаться в собственной постели, Хаюн слушала то, что говорила ей мама на том конце. Монолог матери был коротким, по завершении которого Хаюн ответила:

— Хорошо, я постараюсь, — и повесила трубку.

— Ну, доброе утро, что ли? — Джиху подвинулся поближе, больше закрываясь одеялом, но тем самым почти касаясь Хаюн, отчего она почувствовала прилив жара к щекам.

— Д-доброе, — выдохнула она, сглотнула вдруг собравшийся в горле ком, но придя в себя быстро заговорила: — Почему ты здесь? — Джиху открыл было рот, но Хаюн не дала ничего сказать. Широко открыв глаза, словно осознание произошедшего ночью дошло до нее только что, продолжила: — Только не говори, что мы с тобой это... Того самого... Нет, не может быть... Мы же друзья, Джиху.

— Хорошо, не скажу, — усмехнулся он. — Теперь выгонишь меня? Прекратишь дружбу? — в последнем вопросе прозвучала горечь. Не дожидаясь ответа, Джиху выпростался из-под одеяла, абсолютно не стесняясь своей наготы, направился в ванную. — Только душ приму, если ты не против.

— К-кон-нечно, п-прими, — внутренне отругав себя за дрожащий голос, произнесла Хаюн, не в состоянии оторвать взгляда от широкой мужской спины — ниже она старалась не смотреть — пока дверь в ванную не закрылась.

И как теперь относиться к произошедшему? Как продолжить дружбу? Сделать вид, что ничего не было? Вести себя как раньше? А было ли что-то? Можно же считать, что не было, если она ничего не помнит? – эта мысль мелькнула в голове, и Хаюн с тоской осознала, что, кажется, это был ее семейный девиз – забывать неудобное, хоронить глубоко, будто оно никогда и не существовало. Похмелье дало о себе знать звоном в ушах и треском в голове. Ахнув от боли, Хаюн встала, натянув на себя халат, и направилась на кухню, где в холодильнике должно было быть лекарство. Она, проверив наличие воды в чайнике, включила его. Достала яйца и бекон. Не может же она оставить друга без завтрака?

Бывало и раньше, что после пьяного вечера они оказывались либо здесь, либо в квартире Джиху, в зависимости от того, кто трезвее, чтобы внятно назвать адрес таксисту. Но никогда не просыпались в одной постели, а тем более без одежды.

Вчера они сидели у нее. Она снова жаловалась на свою жизнь, неудачную любовь (какую по счету?), дедлайны на работе. Ей хотелось напиться вхлам. Что она и сделала, что ничего не помнит. Вопрос «как теперь быть?» не переставал крутиться в голове, пока Хаюн готовила яичницу, нарезала овощи в салат и ожидала Джиху из ванной. Самой-то тоже хотелось побыстрее оказаться под освежающими струями воды.

— Хаюн, здесь нет полотенца, — донеслось из-за приоткрывшейся двери ванной.

Квартира-студия тем и прекрасна, что из любой точки помещения все видно и слышно.

— Сейчас, — ответила она, направившись к шкафу и достав два больших полотенца. — Ещё десять минут назад ты, не смущаясь, продефилировал в ванную, — попытавшись показать свое равнодушие к произошедшему ночью, не могла не подколоть она, протягивая полотенца сквозь щель.

— Не хочу смущать себя, — апеллировал он, открыв дверь и представ перед Хаюн в повязанном на бедрах полотенце. — Вдруг набросишься, как ночью.

И как он может делать вид, что ничего не изменилось? Неужели для Джиху произошедшее не имеет значения? Ей тоже стоит проще к этому отнестись?

Хаюн шмыгнула в ванную, закрыв за собой дверь. Ее щеки пылали. Это она начала приставать к лучшему другу? Ну да, конечно, Джиху бы никогда не начал первым. Да и Хаюн была уверенна, что он в ней видит друга, а не женщину. Это всё соджу. Вся проблема в проклятом алкоголе. Всё. С этого дня Хаюн больше пить не будет. Ни капли. Ни грамма. Она себе твердо пообещала...

— Твои вещи там же, где и всегда, — сказала она через дверь, прежде чем включить воду.

Её сменная одежда хранилась в его квартире, а его — здесь. Всё благодаря тем самым случайным ночёвкам раз в месяц-два, когда один из них самостоятельно не мог добраться до собственного жилья, оставаясь в квартире второго.

Не задерживаясь долго в душе, Хаюн, завернувшись в полотенце, вышла, застав Джиху сидящим за столом, который сам же и накрыл для завтрака.

— Ты приготовила на двоих, значит я могу остаться, — то ли спрашивая, то ли констатируя факт, сказал Джиху.

— Нет. Я теперь ем за двоих, — съязвила Хаюн, но только через мгновение до нее дошла двусмысленность фразы, намекающей на беременность.

Джиху вдруг стал серьезным и задумался, словно вспоминал или прикидывал в уме, кто мог быть отцом ребенка. Но Хаюн этого не видела, спрятавшись за дверцей шкафа, чтобы одеться. Затянувшаяся пауза вынудила ее выглянуть из своего укрытия и посмотреть на мужчину.

— О чем задумался? Ешь давай, а то остынет, — хихикнула она. — Конечно, вторая порция тебе. С каких пор не понимаешь шуток? — она говорила, стараясь скрыть собственную неловкость. Ей даже было не столь ясна причина собственного смущения: то, что она ничего не помнит, или то, что между ними случилось ночью, чего априори не может быть между друзьями? А хотела бы она помнить? Хотела бы она не быть пьяной на тот момент?

Хаюн заняла место напротив, отпила кофе, заботливо сваренный Джиху, как она любит, и взяла в руки палочки, стараясь не смотреть на него. Каким-то он казался ей другим этим утром, за этим столом. Каким-то правильным, что ли... уместным. Надо было сесть рядом, чтобы не приходилось прятать от него взгляд? Тогда бы он подумал, что Хаюн хочет быть ближе? Почему же так неловко-то?

Джиху молчал, кажется, тоже что-то обмозговывая, но поднимая глаза, Хаюн постоянно сталкивалась с его взглядом. Неужели он неотрывно на нее смотрел? А его взгляд всегда был таким глубоким, словно окунаешься в бездну, а на дне можно ухватить звезду?

— Хочешь обсудить произошедшее? — наконец, Джиху прервал молчание. — Кажется, мы всегда открыто обо всем разговаривали.

— Но мы раньше никогда не спали вместе и никогда не обсуждали наши взаимоотношения, — Хаюн постаралась открыто выразить свои мысли, но это давалось с трудом. Джиху знал о ней всё: номер ID, код от двери, пароли соцсетей. Частенько напоминал ей о приближающейся менструации, чтобы не забыла положить в сумку обезболивающие и тампоны. В общем был скорее подругой и старшей сестрой. Ну, старшим братом... Но ведь с братьями не спят. Сколько же она выпила вчера, что дошло до такого?

— Теперь есть повод обсудить, как считаешь? — выгнув левую бровь дугой, спросил Джиху.

— Говори, я слушаю.

Снова раздался звонок. Хаюн взглянула на экран: «мама».

— Прости, я отвечу, — сказала она и, заметив одобрительный кивок, нажала на кнопку: — Да, мам?.. Нет, я ещё завтракаю... Мне самой? Хорошо... Да. Поняла... Потом позвоню. Да... Обязательно. Пока.

— Что-то случилось? — заметив озадаченное от телефонного разговора лицо подруги, спросил Джиху.

— Ты же помнишь, что два года назад умерла моя бабушка? — спросила Хаюн и продолжила после кивка: — Мама сначала не хотела продавать ее дом. Но оказалось, что всю землю вокруг выкупила какая-то компания. Остался только этот дом помехой для строительства.

— И?

— Мама хочет, чтобы я поехала и разобрала вещи. Что выбросить, что сохранить как память и привезти маме. Она хотела поехать со мной, но появились какие-то дела. Теперь мне придется разгребать все самой, потому что через пару дней дом снесут.

— Поехать с тобой? — спросил Джиху, когда Хаюн вновь принялась за завтрак, закончив свою короткую речь.

Она перестала жевать, задумавшись. Взять его с собой? Не добавит ли это ещё большей неловкости? Вообще ее отношения с мужчинами всегда складывались по одному сценарию: кино, ресторан, цветы, пара свиданий, ночь любви, расставание. Словно замкнутый круг, словно проклятие. Единственный мужчина, разорвавший сценарий — Джиху. Кино они смотрели дома, ресторанам предпочитали кафе, цветы он ей не дарил, их встречи свиданиями не назвать, ночь любви... Хаюн даже не помнит, что было ночью. Интересно, Джиху помнит?

— Поехали, если не занят, — согласилась она, убирая пустую посуду в раковину.

Решили поехать на его машине, более приспособленной к просёлочной дороге, которая наверняка была размыта прошедшими недавно дождями.

Дорога заняла пару часов, в течение которых разговор не клеился. Оба были непривычно задумчивыми. Тишину в салоне нарушало лишь монотонное урчание мотора и ненавязчивая тихая музыка, лившаяся из автомагнитолы.

Хаюн впервые задумалась о своих прежних отношениях с мужчинами. Почему она так быстро устает от отношений? Почему все кажется каким-то плоским и выцветшим? Ведь ещё ни разу не не бросали. Всегда она уходила сама и заливала горе алкоголем в компании лучшего друга, что снова не то и опять не так. Почему с ней такое происходит? Часто женщины ищут в партнёре кого-то, похожего на отца. Об этом Хаюн читала. Но ее отец никогда не проявлял особой ласки ни к ней, ни к матери. Он был трудолюбивым, обеспечивал семью. Они жили в достатке. Но отец всегда был отстранённым, молчаливым, да и мама не была той, с которой хотелось бы делиться своими секретами. Но ведь у мамы был только папа. А сколько в жизни Хаюн было мужчин, с которыми не сложилось? И только Джиху вот уже лет десять всегда рядом. Но Джиху — друг. Хаюн никогда не думала о нем иначе, а с сегодняшнего дня запретила думать об этом. Решила, — единолично решила, надо сказать, — что сделает вид, будто прошлой ночи не было. Только вот у Джиху об этом не поинтересовалась. Согласен ли он забыть? Помнит ли он вообще что и как произошло?

И если всё же ориентироваться на отца, то ни один её бывших ухажёров не был хуже. Каждый был обеспечен, хотел завести семью, был надёжным и уверенным в себе. Так что не так? Что с Хаюн не так?

— Приехали, — сказал Джиху, заглушив мотор. Хаюн, глубоко ушедшая в мысли, вздрогнула. Она вообще не заметила, как городской пейзаж сменился на трассу, а затем и на маленькую деревеньку старых, заброшенных ханоков.

— Уже? — удивилась она, оглядываясь и открыв дверцу машины, чтобы выйти.

— В какой-то момент я подумал, что ты спишь, так непривычно тихо ты сидела, — сказал Джиху, тоже выбравшись из авто.

Перед ними предстал давно заброшенный ханок, который построил ещё прапрадед Хаюн по материнской линии, Нам Джихун. О нем она знала лишь то, что вместе с прадедом, Ким Ёнджуном, он погиб во время японской оккупации. Но бабушка, Ким Миран, не любила говорить ни о собственной матери, ни об отце, ни о деде. Сколько бы ни любопытствовала маленькая Хаюн, бабушка до самой смерти при просьбе что-то рассказать из прошлого плотно сжимала губы, пытаясь скрыть подступившие слезы не то тоски, не то обиды, и либо уходила под благовидным предлогом, либо переводила тему. При этом мама Хаюн лишь равнодушно пожимала плечами, словно состояние матери ей было совсем не интересно. Деда же Хаюн и вовсе не знала. Его не помнила даже мать. Он погиб во время Корейской войны.

Чем старше становилась, Хаюн все больше отдалялась от бабушки Миран и мамы, чаще проводя каникулы у родителей отца. «Твоя бабушка Миран всегда была странной», — обронила на похоронах бабушка со стороны отца. Почему-то именно сейчас, стоя перед этим домом, Хаюн вспомнила эти слова. Сердце охватила непонятная тоска. Этот дом никогда не был ей дорог, но пришедшее осознание того, что он — часть ее жизни, часть семейной истории, — исчезнет скоро бесследно, проявилось навернувшимися на глаза слезами.

— Что с тобой? — с заботой в голосе спросил Джиху, но Хаюн лишь шмыгнула носом, стараясь справиться с нахлынувшими эмоциями. — Иди сюда, — притянул её к себе, и она, уткнувшись в широкую грудь, почувствовала обволакивающее тепло и запах родного человека, услышала спокойное сердцебиение.

Простояв так пару минут, снова молча, Джиху отстранился.

— Пойдем в дом. Там, скорее всего, немало работы, — предположил он. — Что именно ты хочешь оттуда забрать?

— Даже не знаю, — ответила она, направившись к дому. — Так давно здесь не была, что почти ничего не помню. Последние годы бабушка жила с нами, ты же знаешь, и дом пустовал. Никому не было до него дела. А тут вдруг мама решила разобрать вещи.

Хаюн ощутила трепет и новую волну тоски, накрывшую сердце. Вдруг ей не захотелось заходить, не хотелось ковыряться в старых вещах, которые, возможно, хранили о чем-то память и были дороги бабушке. Но ведь раньше Хаюн не испытывала подобных чувств.

«Что с тобой не так? Что со мной не так? — зазвучали в голове слова Сынри, которому накануне предложила расстаться. — Пожалуйста, подумай ещё. Всё же было хорошо».

Действительно, все было хорошо. И с Сынри, и с Хёнджуном, и с Джиёном... Но в какой-то момент просто будто щелкает в голове, в сердце, в душе... Хаюн даже не знает, где именно. Щелкает где-то внутри... и теплые чувства к молодому человеку исчезают, словно их и не было. Остаётся раздражение, ощущение зря потерянного времени и... чувство неполноценности. А ведь казалось, что именно в этот раз навсегда... Почему с ней такое происходит? Словно невидимая рука направляла ее, каждый раз уводя от настоящей близости, от глубины, от того, что могло бы быть по-настоящему своим. Она всегда была той, кто уходит. И каждый раз после этого опустошение было сильнее, чем горечь расставания. Но почему?

Хаюн постояла немного возле двери, будто набираясь смелости. Посмотрела на Джиху, который подбадривающе кивнул на дверь и, расположив ладонь на спине Хаюн чуть выше талии, подтолкнул вперёд, сам открыв скрипнувшую от старости дверь. Но Хаюн резко развернулась, зашагав обратно к машине.

— Давай в другой раз? Не хочу сегодня этим заниматься, — оправдалась она, когда догнавший ее Джиху недоуменно посмотрел на нее.

— Мы для этого проделали весь этот путь? — негодование загорелось огнем в глазах. Джиху не повышал голоса, но говорил как с капризным ребенком. — Ли Хаюн, ты сама сказала, что дом снесут через два дня. Когда же ты собираешься вернуться? Завтра рабочий день. — Он взял ее за плечи, заставив посмотреть себе в глаза. — Между прочим, сегодня и мой выходной тоже. И я его уже потратил на то, чтобы помочь тебе. А теперь мы просто так уедем? Да что с тобой сегодня?

И снова этот вопрос. Да если бы Хаюн знала, что с ней! Вчера, позавчера, месяц назад, два года назад, да и сегодня тоже...

— Джи... Я не знаю, — растерялась она. — Что со мной не так? Ты мне скажи...

— Только не плачь, — предостерегающие выставил он палец вперёд, видя, что глаза подруги на мокром месте. — Может, тебе стоит записаться к психологу или психотерапевту?

— Я не псих! — ударила она его по груди, надув губы. — Но почему всё так в моей жизни? Почему?

Джиху и сам был не знатоком женской психологии. Он влюбился в Хаюн ещё на первом курсе университета, но она как-то сразу его зафрендзонила, что вот уже десять лет дальше не движется. Чем считать прошлую ночь он и сам не знал. Они выпили. Много. В какой момент его переклинило и он потянулся за поцелуем, Джиху и сам не очень-то и понял, но Хаюн ответила, не остановила. Он прекрасно понимал, что оба пьяны и наутро будет неловко, но тормоза слетели в тот момент, когда она прошептала: «Хочу тебя». Он бы в подробностях рассказал ей, как всё было, как ему понравилось и как бы хотелось повторить. И не раз. И всю жизнь повторять, называть нежными словами, просыпаться каждое утро в одной постели, создать семью...

Но вот она стояла перед ним, почти в объятиях, ничего не помнящая (или делающая вид, что не помнит) о прошлой ночи, но почему-то пыталась сбежать ещё и от старого ханока.

— Разве кто-то сказал, что ты псих? — спокойно спросил Джиху. — Говоришь, что хочешь разобраться в себе, вот я и предложил обратиться к специалисту. А сейчас давай всё же сделаем то, для чего приехали. Если честно, то не хочу потом выслушать твои жалобы на тётю Чонха, что она снова ворчит из-за того, что ты не выполнила ее просьбу.

— Мама всегда ворчит и всегда недовольна, что бы я ни делала, — буркнула Хаюн, но направилась обратно к двери ханока.

В доме было пыльно, что сложно дышать. Пахло сыростью и гниющим деревом. Половицы скрипели, как в дешёвых хоррорах.

Первым делом Хаюн направилась в спальню бабушки. Ценностей там никаких не должно было остаться, но, возможно, могло найтись что-то памятное.

— Я посмотрю в комоде, а ты — в шкафу, — скомандовала Хаюн, глубоко вдохнула и закашлялась от пыли, поднявшейся, когда она смахнула вязаную салфетку с комода. — Боже, нужно было маску надеть. Задохнуться же можно, — пыхтя, проговорила она, отмахиваясь от пыли, как от мух.

— Тут столько старья. Может быть, есть антиквариат? — предположил Джиху, а потом громко чихнул.

— Вряд ли, — отозвалась Хаюн, перебирая старые счета, чеки, записные книжки, выдвигая ящик за ящиком.

— О, фотоальбом, — воскликнул Джиху, достав со шкафа пыльную вещь в кожаном переплете. Снова чихнул, когда попытался, стирая пыль, разглядеть цветочный орнамент, выбитый на обложке. — Интересно, тут есть твои детские фото? Было бы интересно глянуть, наверняка самые компрометирующие ты не показывала никому, — хитро посмеялся он, рандомно раскрывая альбом, из которого вдруг вылетела фотография. Очень старая, потёртая и помятая. Джиху поднял ее, рассматривая со всех сторон. На ней был изображён молодой мужчина в японской военной форме, а сзади подпись на японском: «Для Сунхи. На память о незабываемом вечере. Танака Кеджи».

— Смотри. Кто это?

Хаюн обернулась, чтобы посмотреть на вещь в руках друга.

— Нам Сунхи — моя прабабушка, — сказала Хаюн, а затем хмыкнула: — Никогда не слышала в нашей семье о японцах. Бабушка избегала эту тему. Но, судя по всему, прабабушка была знакома с этим офицером. Или он... приударил за ней? – за сомнением и настороженностью в голосе, последовал пристальный взгляд на снимок.

Чем больше Хаюн смотрела в глаза изображённого на старом снимке японца, тем сильнее ее охватывала непонятная дрожь. Тело обдавало морозом, хотя на дворе было лето.

**********

— Сунхи, как же ты выросла, дочка, — мама погладила по голове самую младшую из своих детей — последнюю, которая покинет отчий дом, выйдя замуж.

— Думаешь, семья Ким будет хорошо ко мне относиться, матушка? — улыбнулась Сунхи, краснея. В глазах были и страх перед будущим, и надежда на лучшее, и интерес к неизведанному, и грусть расставания с детством.

— Надеюсь, что ты будешь покладистой и им не к чему будет придраться, — проговорила мама, вновь приступая к вышивке. Осталось совсем немного, и приданое для дочери будет готово.

Настали трудные дни. Свадьбы не справляли с былым размахом. Из-за японцев, которые всячески унижали коренных жителей оккупированной страны, иногда было сложно найти даже простые продукты, чтобы прокормиться. Отец Сунхи, Нам Джихун всячески старался обеспечить свою семью, стараясь не прогнуться под новую власть, будучи истинным патриотом. Поэтому когда руки Сунхи попросила для своего старшего сына, Ёнджуна, более обеспеченная семья Ким, он не раздумывая, согласился.

Сунхи и Ёнджун росли чуть ли не в соседних домах, часто пересекались то на улице, то на рынке. И Сунхи даже была рада, что именно красавец Ёнджун стал ее женихом, а не кто-то, кого она никогда не знала. И останется жить в родной деревне. Сможет часто навещать родителей. Видя жизнь старших сестер, которые вышли замуж далеко от родного дома, навещали редко, к себе не звали, а приезжая казались несчастными, Сунхи боялась для себя той же участи. Но надеялась, что ее семейная жизнь станет счастливой, ведь Ёнджун выглядел добрым, не пьянствовал, работал в городе. Ничего не предвещало беды.