МойФанфик

Эту историю мне рассказал мой отец. Теперь использую её как костровую байку, чтобы пугать излишне впечатлительных однокурсников или первашей.

Случилось это, когда моему отцу лет 20-25 было. Меня тогда даже в проекте не намечалось, равно как и семьи и свадьбы. Служил отец в одном из отделений милиции в крупном городе. После перераспределения досталась ему небольшая деревушка, Мардымо-Мерзуево на краю соседней Челябинской области среди невысоких гор. Об этой деревне мой отец знал только то, что она якобы находилась недалеко от заброшенного в 90-е рудника. И ещё то, что представляла собой стереотипное представление гламурного российского режиссёра о русской глубинке: покосившиеся дома, дырявые частоколы, поля с тюками сена, валяющимися там круглогодично не для красивой картинки, а потому, что убирать фактически некому. Мужики все в той деревне либо сбежали в город (те, что помоложе), либо спились. Говорят, пойти по улице и увидеть шатающегося, нелепо идущего человека можно было увидеть не раз за сутки, да ещё и не одному.

Отец хотел было возразить, но, само собой, начальству перечить было не принято. Вёз его туда штатный водитель, который как раз родом был из этого села. Всю дорогу развлекал отца рассказами про своё детство, какая в селе огромная школа, которая ещё и переполнена всегда была. Но особенно распалялся он про шахту, на которой работали как местные, так и приезжие, ибо престижно было и прибыльно. А время от времени прерывал рассказ вздохами, что такое процветающее село, либералы-экспериментаторы, загубили.

Мардымо-Мерзуево и вправду оказалось хрестоматийным захолустьем. Пожалуй, даже ещё захолустнее, чем отец представлял: казалось, оно было похоже не на село даже, а на его скелет (если бы такое было возможно), разве что покрытый мхом и всё наступающей разлагающей плесенью. Разлагалось оно явно не только снаружи, но и изнутри – жители, которые попадались им на пути, выглядели высохшими, угрюмыми, постаревшими раньше времени. Они останавливались, щурились и провожали едущий автомобиль сумрачными недобрыми взглядами.

Поначалу отца и вправду сторонились. В первый же день отца вызвали не жители даже, а медики с просьбой засвидетельствовать очередную смерть от ножевых. Мужики предпочитали решать свои проблемы не законным, а старым проверенным способом…

День у отца выдался насыщенным. Местные быстро просекли, что он не какая-нибудь столичная штучка, постоянно вскидывающая пальцы веером, а вполне себе простой и душевный человек. Да и селяне оказались не такими мрачными, как ему показалось вначале, скорее очень любопытными и настойчивыми. Узнав, что питается он более чем скромно, они тут же натащили ему домашней еды прямо в участок. Несли всё из даров сельского хозяйства: яйца, молоко, картофель, а кто и на пироги расщедрился. Ещё и обижались, если что-то отказывался брать из неловкости и скромности. Расспрашивали его о городе, о политике и удивлялись беспределу, учинённому на экономической арене. Отец даже проникся к ним некой симпатией. Он быстро запоминал, кто где живёт, кто с кем выпивает, и чей конкретно «Запорожец» отчаянно тарахтит за окном участка.

 Вот только сразу насторажило его, что вода и пища в этой деревне имела какой-то едва уловимый привкус. Его и ощутить было почти нельзя, но у моего отца было обострённое обоняние и вкус, несколько даже аномальные для человека. Стоило чуть попробовать на язык питьё или пищу, и сразу становилось ясно, что к привычному вкусу воды примешивалась странная сладковатая субстанция, отдалённо напоминающая мелко просеянный песок или даже пыль. Этот привкус можно было ощутить в любом блюде, приготовленном местными. Даже в только что подоенном молоке из-под коровы был всё тот же суховатый привкус. Когда отец спрашивал об этом местных, те только делали удивлённые глаза. Он поставил себе на заметку – сообщить в санэпидстанцию, чтобы приехали и провели проверку.

Тем не менее место по-прежнему оставалось унылым и неприветливым. Даже на главной улице после каждого жилого дома тянулись три брошенных участка с обвалившимися строениями и одичавшей растительностью. Вопреки расхожему мнению о чистом и целебном воздухе сельской местности, здесь природа наоборот словно высасывала жизнь из угрюмых и маргинальных жителей.

Деревня эта, к слову, поделена на две фермы, расположенные у двух холмов. Между ними тянется довольно чахлая сосновая рощица и широкое поле. Посреди поля находится шахта и несколько вагончиков. Раньше, в советское время, там был рудник, про который ему водитель рассказывал. В 90-ые добыча была свёрнута, рудник заброшен, все вагончики – опечатаны, а шахта начала разрушаться. Несколько частей металлической конструкции без постоянного надзора уже успели оторваться и упасть вниз. Отец увидел этот рудник, когда ехал на вызов из одной части деревни в другую. Местные, правда, об этой шахте говорят неохотно. Упоминают только, что «криминальные авторитеты» разграбили её сразу после развала Союза, и что «делать там нечего». Так разговор и замяли.

Примерно на второй день после перевода в Мардымо-Мерзуево отец ехал на очередной вызов. По информации, на дне рождения у одного из местных произошла потасовка с уже понятным результатом. Отец летел на своём «УАЗике», намереваясь разобраться с делом как можно быстрее. В этот вечер должен был приехать водитель из его прежнего отдела – тот самый, который отвозил его на новое место дислокации. Он позвонил ему перед самым выездом из города, объяснил, что едет в деревню навестить могилы родителей, и попросил встретить его. И потому отец торопился.

Вошёл он в дом – хозяин, забрызганный кровью, на полу распластался, орёт благим матом, вокруг него все скачут с полотенцами и склянками, машут полотенцами, только без особой надобности. Ещё два крепких парня скрутили его соседа, щуплого, похожего на крысу, который всё скалился, но вырваться даже не пытался. Ещё одна женщина плакала в уголке.

Отцу даже не нужно было наклоняться – в ноздри ему сразу ударил запах кетчупа.

Нет, они, местные, конечно, молодцы. Пытались создать имитацию, как могли, даже чуть водой подбодяжили, чтоб тягучесть нужную создать. Отец успел сообразить и перехватил тяжёлую руку того бугая, что только что сжимал «виновника» поножовщины, а сейчас вознамерился нанести подлый удар в спину. Он у меня по юности очень увлекался скалолазанием, был юркий и вёрткий. Скрутить его сразу они не смогли. Но в последний момент этот «окровавленный», только что театрально корчившийся в конвульсиях, вскочил, да как вдарит ему прямо в нос макушкой. Отца сразу и выбросило. До этого он ни разу сознание не терял.

Очнулся он в каком-то сыром холодном помещении. Повсюду вокруг были натыканы видавшие виды масляные фонари, и по отбрасываемым теням отец разглядел, что стены были высеченными из камня, круглыми и уходили куда-то бесконечно вверх. И до него внезапно дошло, что пока он был в отключке, его успели дотащить до рудника и спустить в ту самую шахту, что зловеще торчала посреди безжизненного поля.

Отец не мог и пошевелиться – его припёрли к лифтовой шахте стальными тросами и вагонетками, пахнущими пылью – той самой мелкой пылью. Она была здесь повсюду, даже в воздухе. От её сладковатого приторного запаха можно было рехнуться. Тем более, что отец был в шахте не один.

По кругу вдоль стен стояли все жители Мардымо-Мерзуево. Стояли и молча смотрели на него с каким-то злобным торжеством. Стояли все те, кто угощал его молоком и пирогами, кто приглашал на чай. Одни и те же одинаковые, искажённые ненавистью лица. А потом они заговорили. И голоса их сочились ядом. Они обвиняли всех – нас, живущих в городах, милиционеров, чинуш, да и белый свет в том, что их бросили здесь умирать, что они фактически отрезаны от цивилизации, что они оказались выкинуты на обочину как ненужный мусор. Мой отец пытался возразить им, что-де он никакого отношения не имеет к этому преступлению, но ему не давали и слова сказать. А затем они сказали, что те, кто помог им продержаться столько времени, кто сохранял их, требуют оплаты за свою защиту. И мой отец, как очередной пришелец, сыграет её роль.

В этот момент отец заметил в глубине одного из боковых рукавов шахты какое-то зеленоватое свечение, которое постепенно приближалось. Что-то холодное и склизкое коснулось его плеча – с него, не удержавшись, свалилась ящерица и упала на каменный пол, где уже копошилось не меньше двух дюжин этих юрких тёмно-бурых созданий. Ящерки метались, словно в панике, кидались во все стороны. В призрачном свете спинки их отливали зелёным. Они копошились, разбегались, открывая каменный пол, на котором валялись клочки старой разорванной одежды с тёмными запёкшимися пятнами. Откуда они здесь взялись, не хотелось даже и думать.

Свечение было всё ближе, разгоралось всё ярче. Вырисовывались неясные силуэты. Поступь их была нечёткой, спотыкающейся, кто-то шёл, волоча ноги. Наконец они вошли в круг света, создаваемого фонарями. Отец ожидал увидеть всё, что угодно, только не это.

Ровным кругом перед ним стояли шахтёры.

Глаза их горели зелёным светом, словно сигнальные огни. Тускло светились фонарики, прикрученные к погнутым, выцветшим от времени каскам. Их тела были странно расплывчатыми, словно сотканными из зеленоватой дымки. Зеленоватая же пыль покрывала их потрёпанную одежду, изготовленную явно не вчера. В руках их отец заметил кирки, совковые лопаты и ломы. И если фигуры шахтёров казались призрачными, то инструменты явно были самыми настоящими. Но самое странное – их лица. Когда на них упал свет фонарей, отец с удивлением разглядел их скулы, словно высеченные из зеленоватого камня и заострённые мелкие зубы. И по тому, как отразились лучи, понял – они металлические…

Жители деревни все как один пали ниц, завыли, заголосили что-то нечленораздельное, кивая в сторону моего отца. Шахтёры, помедлив, начали приближаться к нему. Он не знал, что они собирались сделать с ним, но понимал, что ничего хорошего его уже не ждёт. И тогда отец, мысленно сосчитав до десяти, стал просить у жителей, так сказать, последнее желание. Мол, раз уж я всё равно не жилец, исполните последнюю волю. Она ведь священна, даже под землёй.

Шахтеры, слыша его слова, ещё больше оскалились, из их глоток вырвалось странное шелестящее шипение. Они, видимо, злились, что их прерывают. Лица жителей сделались угрюмыми. Отец вздохнул, объясняя, что безоружен, а их тут не меньше пятидесяти человек. Что он сможет против них в одиночку, ещё и без пистолета. Его, к слову, отобрали всё в том же доме, куда он так неосторожно приехал.

Они даже не удивились, что его последним желанием стала, как нетрудно догадаться, сигарета. А так как курить в шахтах, пусть даже и не действующих, строго запрещено, его отрядили наверх, выбрав в сопровождающие двух селян покрупнее, чтобы отец не сбежал.

Когда они выбрались на воздух, уже начинало смеркаться. У рудника стояли видавшие виды «Запорожцы» местных. На потемневшем небосклоне начинали загораться звёзды. Отец судорожно вздохнул – вечерняя прохлада показалась какой-то особенно обжигающей и свежей после непроглядно тёмной глубины шахты. Он взял сигарету, сунутую ему одним из его «конвоиров». Оба стояли и смотрели на него угрюмыми злыми глазами, но огоньку всё же поднесли.

Надо сказать, отец мой никогда не курил, даже в юности с друзьями за гаражами не баловался. Но тут деваться было некуда. Не зная, что и как делать, он затянулся – и тут же ударился в такие чихания и кашель, что опять чуть сознание не потерял. Уже ведь было сказано, что у него аномальная чувствительность к вкусам и запахам? Так вот, от едкого вонючего и невыносимо мерзкого дыма слёзы у него брызнули во все стороны. Ему стало так плохо, что он почти пожалел о содеянном. А те двое только чуть отпрянули, отряхнув рукава от попавших капель его слюны, да смотрели с отвращением, как он фактически извергает свои лёгкие.

И тут отец – даром, что сообразительный – начал ещё сильнее дёргаться, даже в траву повалился и начал задыхаться. Те двое сначала скривились, но потом, вероятно, забеспокоились, как бы их подарочек Богу душу не отдал прямо тут. А то не ровен час разгневаются древние подземные духи. Подошли ближе, наклонились. Отец того только и ждал – вдарил со всей силы одного точно в пах, второго – по носу. Да-да, точно так же, как они раньше обманули и его – резко вскочив и двинув макушкой прямо по лицу. Те взвыли, а он, не дав опомниться, выдрал у одного из них ключи от машины и, врезав им обоим ещё три раза для профилактики, подбежал к «Запорожцу», прыгнул внутрь, завёл. Машина с грохотом завелась, застрекотала, и сорвалась с места. Отец вырулил в сторону основной дороги и помчался, набирая скорость. В зеркале заднего вида те двое, пошатываясь, поднялись (видать, задал он им хорошо), заковыляли, что-то кричали.

И когда машина уже поравнялась с последним домом деревни, со стороны шахты послышался ужасающий визг, отдалённо напоминающий скрежет металла, а затем – грохот. Отец что было сил вдавил педаль в пол. Он уехал уже за много километров, проклятая деревня пропала из глаз, но этот страшный визг ещё долго звенел у него в ушах.

Он был в таком ужасе – ещё бы, чуть на тот свет не отправили – что ехал, не останавливаясь, до самой границы региона. Выдохнул он только спустя полтора часа, когда миновал приветственную стелу. И содрогнулся, впервые подумав, что было бы с ним, не знай он, кому какой «Запорожец» принадлежит…

Домой он даже заезжать не стал и сразу заявился в свой прежний участок. Там, естественно, все очень удивились его внезапному возвращению. Но ещё больше их поразили его запылённые штаны и порванная в нескольких местах гимнастёрка. И то, и другое было покрыто мелкой пылью, отдалённо напоминающую зеленоватую крошку.

Когда начальник отдела спросил его, откуда он в таком диком виде, отец прикрыл дверь и вполголоса выложил ему всё начистоту. Тот даже рот разинул. А потом и говорит – погоди, мол, мы же тебя в Чурбаки перевели, в Татарстан. Там вполне приличный посёлок, город почти. Какое-такое «село»?! Какая, к чёрту, «Челябинская область»?! Какое, в конце концов, Мардымо-Мерзуево?! Ты где был эти два дня вообще?...

Отец только плечами пожал. Пробормотал, что, дескать, бес попутал, товарищ полковник. Виноват.

Сам улучил момент, и в документы по распределению заглянул. Смотрит – а в его деле и впрямь Чурбаки значатся, Республика Татарстан.

На всякий случай открыл атлас России, просмотрел… Долистал до Урала – а села Мардымо-Мерзуево вообще на карте нет. И в списках населённых пунктов, что в конце атласа был, оно не значится. Нет такого села.

Никому об этом отец более рассказывать не стал. Побоялся, что засмеют. И начальника попросил настоящую версию никому не докладывать. Объяснительную он сдал, хоть и противно на душе было, а сам побежал разыскивать водителя, который вёз его в Мардымо-Мерзуево. Хотел расспросить единственного человека, связанного с теми местами, что это было.

На вопрос моего отца, где сейчас водитель, дежурный на КПП ему рассказал, что тот пропал без вести. Как раз в тот день, когда отец его в селе встретить должен был, как договаривались. Вот и не знал он потом, что и думать…